Товарищи замолчали, Лайош смотрел на меня с завистью, и даже всегда осторожный Имре казалось, хотел бы оказаться на моем месте.

Ближе к вечеру меня вызвали на предварительную подготовку, а после ужина я раньше всех завалился спать. Вылет был назначен на восемь утра, но перед ним надо было успеть позавтракать и попасть на предполетную подготовку для уточнения задания.

Утро 4 июля встретило легкой дымкой, я шел на предполетную уже не как простой фенрих – кандидат в офицеры, а как полноценный пилот «Осы», бравый сын венгерского народа, потомок гуннов и гусар.

Мы знали, что со дня на день начнется наступление с целью изменить ситуацию. Наша эскадрилья должна была сопровождать группу немецких бомбардировщиков, собирающихся бомбить позиции первой и второй линии обороны фронта русских. На расчистку впереди ударной группы шли две пары истребителей. Там были уже знакомые мне лейтенанты Дьюла и Мори, а также старший лейтенант Имре – теска моего брата. Затем шли немцы. Мне поручалось почетное задание быть ведомым самого командира Шандора. Наша пара должна были следовать на большой высоте позади всей группы в качестве охотников, на случай если у звена расчистки возникнут трудности.

Это был мой первый проверочный боевой вылет. Я немного нервничал, проверяя кислородную маску, за себя я не волновался, но надо было показать командиру, что он не ошибся в выборе ведомого.

К восьми часам утра дымка развеялась, и мы вырулили на старт при отличной видимости. Мощный двигатель Мессершмитта чуть не опрокинул меня на разбеге, выровняв машину, мне удалось оторваться, и вот я уже в наборе стремлюсь успеть за ведущим.

Звено расчистки и следующие за ними бомбардировщики далеко впереди, мы видим только точки в голубом небе по линии горизонта одетого в жиденький воротник из кучевой облачности. Командир лезет вверх, круто задрав нос, я не отстаю, с опаской поглядывая на указатель скорости. Мы набираем высоту на двухстах пятидесяти километрах в час вместо обычных трехсот, машина неустойчива, и я не делаю резких движений органами управления. Ведущий считает, что для нас сейчас важна высота, а не дальность. Делаем площадку, на которой я выполняю штопорную бочку для уверенности, и опять идем в набор.

В наушниках слышу переговоры звена расчистки, они видят русские самолеты и готовятся к атаке. Впереди виден Белгород, за ним воздушное пространство врага. Командир дает «газ» до максимального, я повторяю. Внезапно он пикирует вниз, показывая следовать за ним. Зачем? Для чего стоило так лезть вверх, чтобы сейчас все потерять? Мы еще и линию обороны русских не перешли!

Пикирую за ним на «малом газу», мы снижаемся на пятьсот метров. И тут я начинаю понимать происходящее. Мы оказываемся прямо за колонной самолетов большевиков, выстроившихся в боевой порядок. Это Ил-2, прозванные немцами «бетонбомберами», и несколько «Яков» идущих с восточного направления. Ведущий дает мне команду начать атаку, а сам отходит слегка назад чтобы лучше оценить обстановку и прикрыть меня от истребителей.

Представляю себя гусаром в кавалерийском наскоке. Штурмовики идут один за другим на высоте двести метров на значительной дистанции и представляют идеальные мишени. Открываю огонь по первому – мимо, по второму – мимо, третий полностью «вписывается» в Реви. Даю пятнадцатисекундный залп из мотор-пушки и тридцатисекундный из синхронных пулеметов. Ил, теряя на лету оперение и куски консолей, исчезает под капотом.

– «У, я сделал это!» – издал я победный возглас, словно древний предок – воинственный гунн, отрубивший на скаку голов противника. Впереди следующий штурмовик. Пытаюсь повторить предыдущий подвиг. Русский уходит от огня вверх, но его мотор начинает пускать густой серый дым, идущий из пробитого масляного радиатора. Я проскакиваю вперед и выхожу прямо на истребитель «Як», но тот оказывается маневреннее, и виражом сбрасывает меня с хвоста. Счетчик расхода боезапаса констатирует факт, что почти все снаряды мотор-пушки израсходованы, я слишком долго не отрывал пальцев от кнопки спуска, остается еще пара пулеметов.

Другие русские самолеты пытаются прорваться к нашему аэродрому. Веду преследование всего, что попадается в передней полусфере. Я не знаю где ведущий, и пытаюсь связаться с ним, доложив, что боезапас на исходе. Командир успокаивает, он находится где-то сзади выше и полностью контролирует ситуацию. Я стреляю во все, что прискакивает мимо прицела, ориентировка и прочие обязательные глупости теряют всякий смысл.

Штурмовик атакует наши позиции, и я, не задумываясь, пикирую за ним, ведя огонь то ли по нему, то ли в своих на земле. Счетчик расхода боезапаса обнулен, а я упорно жму на спуск, надеясь на перезарядку. Все, замолчали и пулеметы. Тогда ведущий разрешает идти на посадку, прикрывая меня сверху, через некоторое время, когда атака отбита при помощи зениток и других самолетов, садится и командир.

Сердце хочет вырваться из груди, и я долго рулю по полю, чтобы успокоится. Снимаю с мокрого лица не понадобившуюся кислородную маску. Меня вытаскивают из кабины крепкие руки товарищей и несколько раз подбрасывают в воздух, потом ставят на землю и вручают букет полевых цветов. Бегу к командиру доложить о завершении вылета и получить замечания. Он просит принести саблю от парадного мундира, ставит меня на одно колено, и комично копируя ритуал посвящения в рыцари, поздравляет с боевым крещением. Ведущий также одержал две победы. Наземные войска по связи подтвердили нашу результативность. Вернулись не все. Лейтенант Дьюла, защищая немецкие бомбардировщики, доложил, что ранен, и начал снижаться, в последний раз его самолет видели у земли, затем ведущий потеря его из виду. Также пропал без вести лейтенант Мори. Немецкие бомбардировщики потерь не имели. Сегодня наша эскадрилья, потеряв двоих, увеличила свой счет на семь побед. Еще двух большевиков сбили зенитки.

Я вернулся в палатку королем мира, еще бы. не каждый день «молодому» летчику удается сбить сразу два Ил-2. Полковник Шандор отметил меня перед строем и обещал представить к медали. Ближе к вечеру меня пригласил командир эскадрильи, он позволил себе налить нам по рюмочке местной водки, и еще дал бутылку сухого вина в палатку, которое мы пили по очереди прямо из горлышка. Перед уходом комэск произнес.

– Ну, теперь готовься летать за передовую. После чего сделал многозначительную паузу. Ничего не ответив, я молча отдал честь и по-гусарски хлопнул каблуками. Он сказал это доброжелательным тоном, но в самой фразе «за передовую» было нечто зловещее.

На следующий день по всей эскадрильи была объявлена высшая степень боеготовности, все возможные увольнительные в Харьков отменили. А затем началась битва, которой мог бы позавидовать и Янош Хуньяди под Белградом. Мы патрулировали район аэродрома от Харькова до Белгорода, сопровождали немецкие бомбардировщики, сами наносили удары по наземным целям, совершая по нескольку вылетов в день. Нас то перебрасывали ближе к Белгороду, то возвращали обратно. Можно считать это везением, или наоборот – неудачей, но в течение месяца, летая на прикрытие немецких бронетанковых войск или сопровождение корректировщиков, я больше не вступал в активные бои с русскими, и соответственно не увеличил число личных побед. Летали, особо не отличились, но были живы Имре и Лайош. Брат сильно возмужал, это уже не осторожный мальчишка, а воин, я горд за него. Лайош молодец, 3 августа он сопровождал бомбардировщики и был сбит в районе Белгорода, совершив вынужденную посадку в поле на ничейной полосе. Лайошу пришлось ждать до утра 5 августа, когда под огнем наступающих на город русских, его забрал «Шторьх». Несколько раз между Харьковом и Белгородом я встречал Ил-2 или «Яки», но так и не добился побед. Зато меня и Лайоша наградили Бронзовыми медалями «За Храбрость». Приятно было стоять перед строем, когда полковник Илль зачитывал каждому из награжденных его звание имя и фамилию.