– Сир, – обратилась герцогиня к королю, – ее высочество умоляет вас разрешить ей лечь, как простой смертной.

– Дьявольщина! И это говорите вы, госпожа любительница этикета?

– Сир, я знаю, что это противоречит законам церемониала французского двора, однако взгляните на эрцгерцогиню…

Мария-Антуанетта, бледная, оцепеневшая, едва держалась на ногах, опираясь рукой на спинку кресла. Она напоминала статую, олицетворяющую Ужас, лишь легкое постукивание зубов да струившийся по ее лицу холодный пот свидетельствовали о том, что она еще жива.

– Я не хотел бы идти наперекор желаниям ее высочества, – отвечал Людовик XV. – Принцу тоже не по душе церемониал, который обожал Людовик Четырнадцатый. Давайте выйдем, герцогиня. Кстати, в дверях есть замочные скважины, это будет еще забавнее.

Дофин услышал последние слова своего деда и покраснел.

Принцесса тоже их слышала, но ничего не поняла.

Король Людовик XV поцеловал невестку и вышел, уводя за собой герцогиню де Ноай. Он весело смеялся, но тем, кто не веселился вместе с ним, было очень тяжело слышать его смех.

Другие придворные вышли через вторую дверь.

Молодые люди остались одни.

Наступило молчание.

Юный принц подошел к Марии-Антуанетте: сердце его сильно билось, он почувствовал, как кровь застучала у него в груди, в висках, в руках. Это заговорили молодость и любовь.

Но он вспомнил, что, стоя за дверью, дед цинично заглядывает даже в семейное ложе; принц оцепенел, потому что был от природы робок и неловок.

– Вам плохо? – глядя на эрцгерцогиню спросил он. – Вы очень бледны и, кажется, дрожите.

– Я не стану от вас скрывать, что испытываю странное возбуждение, – отвечала она. – Должно быть надвигается буря: гроза обыкновенно оказывает на меня ужасное действие!

– Вы, наверное, думаете, что разразится ураган, – с улыбкой сказал дофин.

– Я в этом уверена, совершенно уверена: я вся дрожу, взгляните!

Принцесса и в самом деле дрожала будто под действием электричества.

В эту минуту, словно для того, чтобы подтвердить ее предчувствия, яростный порыв ветра, предвещавший бурю, такой мощный, что способен был всколыхнуть море и снести горы, вызвал во дворце суету, тревогу, беготню.

Ветер срывал с ветвей листья, с деревьев – ветви; с пьедесталов падали статуи; бесконечно долгий ропот ста тысяч зрителей пробежал по садам, в галереях и коридорах дворца стоял вой – все это слилось в мрачную гармонию, никогда дотоле не поражавшую человеческий слух.

Вой сменился ужасающим грохотом: то разлетались на мелкие осколки стекла и со звоном сыпались на мрамор лестниц и на карнизы.

Из оконной задвижки порыв ветра вырвал неплотно притворенный ставень, и он стал хлопать по стене подобно гигантскому крылу ночной птицы.

Повсюду, где окна были отворены, во дворце погасли свечи и комнаты потонули во мраке.

Дофин пошел было к окну, чтобы закрыть ставень, но принцесса его удержала.

– Умоляю вас, – заговорила она, – не раскрывайте окно: если свечи погаснут, я умру от страха!

Дофин остановился.

Он успел отдернуть занавеску, и через окно стали видны темные вершины деревьев в парке, раскачивавшихся и с треском ломавшихся, словно рука невидимого великана встряхивала их стволы в кромешной темноте.

Все праздничные огни погасли.

На небе можно было различить накатывавшие одно на Другое и словно клубившиеся огромные черные облака.

Побледневший дофин продолжал стоять у окна, держась за задвижку. Принцесса рухнула на стул и глубоко вздохнула.

– Вы, должно быть, очень испугались? – спросил дофин.

– Да! Впрочем, я чувствую себя спокойнее, когда вы рядом. Ах, какая буря! Какая буря! Все огни погасли.

– Да, – согласился Людовик, – это зюйд-зюйд-вест – ветер, приносящий самые сильные ураганы. Если он не стихнет, не знаю уж, как будет производиться фейерверк…

– Для кого же стали бы его устраивать? В такую погоду ни единая душа не останется в парке.

– Вы не знаете французов! Они ждут фейерверка! Сегодняшний обещает быть восхитительным. Я знаком с проектом. Ну вот, видите, я не ошибся, вот и первые ракеты!

И действительно, в небо устремились предупредительные ракеты, напоминавшие длинных огненных змей. Однако в ту же минуту буря словно приняла этот залп за вызов: яркая молния расколола небосвод и прорезалась между красными огнями ракет, словно пытаясь затмить их своим голубоватым свечением.

– Это неуважение к Богу, когда человек пытается с ним бороться! – воскликнула принцесса.

Вслед за предупредительными ракетами почти тотчас же должен был начаться фейерверк: инженер чувствовал, что следовало поторопиться; он поднес огонь к первым ракетам, раздался оглушительный радостный крик.

Но между землею и небом и в самом деле, по-видимому, начиналась война, вероятно, права была эрцгерцогиня, когда говорила, что человек проявляет неуважение к Богу: разгневанная буря заглушила своим рокотанием радостные крики людей, с неба хлынули бесчисленные потоки и обрушились на землю.

Порывистый ветер погасил праздничное освещение, дождь залил огни фейерверка.

– Ах, какая жалость! – воскликнул дофин. – Фейерверк погас.

– Мне кажется, все во Франции гаснет с тех пор, как я сюда приехала, – с грустью заметила Мария-Антуанетта.

– Что вы говорите?

– Вы видели Версаль?

– Разумеется. Вам не нравится Версаль?

– Почему же нет? Версаль понравился бы мне, если бы сегодня он был таким, каким его оставил ваш прославленный предок Людовик Четырнадцатый. А в каком состоянии нашла его я? Повсюду мрак и запустение. Да, буря прекрасно сочетается с празднествами в мою честь! До какой степени вовремя разразился ураган, скрыв нищету дворца! А как хорошо, что спустилась ночь, окутывая поросшие травой аллеи, тинистых тритонов, высохшие бассейны и изуродованные статуи! Да, да, дуй, южный ветер; вой, буря; наплывайте, тучи! Скройте от всех странный прием, который Франция оказывает наследнице цезарей в тот самый день, когда она отдает свою руку будущему королю!

Смущенный дофин не знал, что ответить на упреки, а, главное, на ее мрачное возбуждение, так не свойственное его нраву. Дофин протяжно вздохнул.

– Я вас огорчаю, – заметила Мария-Антуанетта, – однако не думайте, что во мне говорит гордыня. Нет, нет! Она здесь ни при чем. Уж лучше бы я не видела веселого, тенистого, цветущего Трианона, где, к сожалению, гроза безжалостно гнет к земле деревья и возмущает водную гладь. Меня бы вполне удовлетворило это прелестное гнездышко! А развалины меня угнетают, они вызывают у меня отвращение, а тут еще этот страшный ураган!