На этот раз мы заночевали в Гадафе. Когда мы остановились на привал, нас обогнал броневик. Сияющий проводник из племени шерари ухмылялся нам из-под крышки броневой башни. Часом или двумя позднее прибыл Зааги, доложивший, что все в порядке.

Он попросил Бакстона не убивать прямо на дороге верблюдов, получивших повреждения на марше, потому что его солдаты каждый раз использовали это как предлог для очередной трапезы с верблюжатиной и движение каравана задерживалось. Зааги никак не мог понять, почему британцы убивали своих больных верблюдов. Я объяснил ему, что мы считали своим долгом застрелить товарища, тяжело раненного в бою и которому уже ничем нельзя было помочь, но он возразил, что это может покрыть нас позором. Он был уверен в том, что вряд ли нашелся бы человек, который не предпочел бы постепенную смерть в пустыне от слабости внезапному прерыванию жизни. Действительно, в его понимании самая медленная смерть была милосерднее всего другого, поскольку отсутствие надежды смягчило бы горечь поражения в бою и предоставило бы душе человека возможность раскаяться в грехах и подготовиться к принятию Божьего прощения. Наш английский довод, согласно которому быстрое умерщвление чего угодно, кроме человека, есть высшее добро, он всерьез не принимал.

Каждый новый наш день был похож на предыдущий, всякий раз мы с трудом продвигались на сорок миль. Однако предстоящий день был последним перед выполнением задачи по разрушению моста… Я отправил половину своих людей из вьючного каравана вперед, чтобы они оседлали каждую из окрестных высот. Это было сделано, но пользы нам не принесло: когда мы уверенно и бодро двигались к уже хорошо видному впереди нашему прибежищу Муаггару, с юга показался турецкий аэроплан, облетел нашу колонну и улетел в направлении нашего движения – в сторону Аммана.

К полудню мы в мрачном настроении въехали в Муаггар и укрылись в развалинах фундамента римского храма. Наши наблюдатели заняли позицию на гребне, откуда открывался вид на убранные поля равнины, простиравшейся до линии Хиджазской железной дороги. Мы осматривали в бинокль горные склоны, серые камни на которых были похожи на стада пасшихся овец.

Мои люди отправились в раскинувшиеся под нами деревни, чтобы узнать новости и предупредить жителей, чтобы они не выходили из домов. Возвратившись, они сказали, что обстановка складывалась не в нашу пользу. Вокруг лежавших на токах буртов провеянной кукурузы стояли турецкие солдаты, потому что сборщики налогов всегда замеряли обмолоченное зерно под охраной подразделений пехоты на мулах. Три таких отряда, всего сорок солдат, провели эту ночь в трех деревнях, ближайших к большому мосту, – тех самых деревнях, через которые нам неизбежно предстояло не раз пройти.

Мы собрались на экстренный совет. Аэроплан либо обнаружил нас, либо нет. Это в худшем случае могло привести к усилению охраны моста, но не вызывало у меня больших опасений. Турки, вероятнее всего, посчитают, что мы представляем собою авангард третьего рейда на Амман и скорее сосредоточат, нежели рассредоточат свои отряды. Солдаты Бакстона были опытными бойцами, и он составил прекрасные планы. Успех был обеспечен.

Сомнение вызывал вопрос о том, во что обойдется разрушение моста, во сколько жизней британских солдат, так как мы помнили о приказе Бартоломью не допустить потерь живой силы.

Присутствие турецких всадников на мулах означало, что наш отход не будет беспрепятственным. Верблюжий корпус должен был спешиться на расстоянии почти мили от моста (ох уж эти шумные верблюды!) и продвигаться дальше в пешем строю. Шум штурма, не говоря уже о взрыве трех тонн пироксилина под мостом, не сможет не всполошить всю округу. Турецкие патрули в деревнях могут наткнуться на место укрытия наших верблюдов, – что было бы для нас катастрофой, – или по меньшей мере преградить нам путь отхода по пересеченной местности.

Солдаты Бакстона не смогли бы рассеяться после взрыва моста, чтобы по отдельности отыскать дорогу обратно в Муаггар. В ночном бою кто-то обязательно окажется отрезанным, а кто-то – убитым. Нам придется дожидаться их, возможно потеряв в это время кого-то еще. Общие потери могли бы составить пятьдесят человек. Разрушение моста должно было так напугать и дезорганизовать турок, что они, по нашему предположению, оставили бы нас в покое до конца августа, когда по плану наш длинный караван выступил бы из Азрака. Сейчас было двадцатое число. Если в июле опасность казалась угрожающей, то теперь она была совсем рядом.

Бакстон согласился с этими доводами, и мы решили отказаться от подрыва моста и немедленно возвратиться обратно. В этот момент из Аммана вылетели новые турецкие аэропланы и в поисках нашей группы разделили на четыре части непроходимые горы к северу от Муаггара.

Услышав о принятом решении, солдаты разочарованно ворчали. Они гордились участием в этом долгом рейде и очень надеялись, что смогут сказать недоверчивому Египту о том, что программа полностью выполнена.

Чтобы использовать создавшееся положение с возможной пользой, я послал Салеха и других вождей с поручением пустить среди их людей слухи о нашей большой численности и объяснять наше появление как рекогносцировку армии Фейсала перед взятием Аммана штурмом в новолуние. Турки боялись это услышать. В ужасе от возможности такой операции они предусмотрительно ввели в Муаггар свою кавалерию. Турецкие разведчики нашли подтверждение диких россказней крестьян, обнаружив, что вершина горы усыпана пустыми банками из-под мясных консервов, а горные склоны изборождены глубокими колеями от колес громадных автомобилей. Следов там действительно было очень много! Турок настораживали эти тревожные сведения, и нашей бескровной победой было то, что нам удалось целую неделю поддерживать в них ощущение непосредственной угрозы. Разрушение же моста должно было дать нам выигрыш времени в две недели.

Мы подождали до наступления темноты, а затем направились обратно в Азрак, до которого было пятьдесят миль. Мы делали вид, что этот рейд был туристическим, и делились впечатлениями от руин древних римских построек и охотничьих угодий гассанидов. Верблюжий корпус практиковал ночные переходы, и это стало почти привычкой, так что в дневное время он отдыхал, и не было случая, чтобы его подразделения заблудились или потеряли связь. В небе сияла луна, и мы ехали непрерывно. Около полуночи проехали мимо одинокого дворца Харанех, из осторожности не повернув к нему и не осмотрев его своеобразные особенности. В этом отчасти была вина луны, белизна и холод которой делали наши мысли такими же замороженными, как и она сама.

Поначалу я опасался, как бы мы не встретились с арабскими налетчиками, которые могли бы по неведению напасть на верблюжий корпус, поэтому выслал своих людей на полмили вперед колонны. В дороге нам стали попадаться многочисленные крупные ночные птицы, вылетавшие у нас из-под ног. Их становилось все больше, словно вся земля была покрыта ковром из птиц. Они появлялись в мертвой тишине и доводили нас до головокружения, летая над нами кругами. Волнообразные траектории их безумного полета штопором ввинчивались в мой мозг. Их количество и зловещее молчание приводили в ужас моих людей, и тогда они брались за свои винтовки и стреляли влет, посылая пулю за пулей. Наконец ночная тьма снова опустела, и мы стали располагаться на ночлег.