– Прежде чем мы окажемся у Дэвида, мастер Шардлейк, я хочу кое о чем спросить вас.

– Да? – повернулся я к нему.

– Я надеюсь, что вы правы и что Эмма действительно придет к вам в Лондоне. Однако, если ее разоблачат, как, по-вашему, расскажет ли она… – пошатнувшись, Николас вцепился в поручень… – расскажет ли она о том, что Дэвид убил свою мать? Я думаю, она догадалась об этом.

Он внимательно смотрел на меня. Итак, его, как и прежде, в первую очередь беспокоил собственный сын.

– Сомневаюсь. Судя по тому, что она говорила мне в Портсмуте, Эмму терзает чувство вины за то, что она выстрелила в Дэвида, – ответил я.

Хоббей сделал еще один шаг, а потом снова остановился и посмотрел мне в лицо.

– Что я наделал? – вздохнул он. – О чем думали все мы все эти годы?

– Я не верю в то, что кто-нибудь из вас в полной мере представлял все последствия, хотя бы на миг, – заверил я его. – Вы были слишком испуганы. За исключением Фальстоу, намеревавшегося извлечь из ситуации максимум возможного.

Мой собеседник окинул взглядом большой зал, бывший вершиной всех его амбиций:

– И я, как слепой, не замечал, что сын мой теряет рассудок. В его поступке я виню себя самого. – Он снова вздохнул. – Что ж, теперь все кончено. Дирик пытается отговорить меня от отъезда, однако я принял решение.

Хозяин дома провел меня в комнату Дэвида. В ней находилась добротная кровать под балдахином на четырех столбах, кресла и подушки, а на старом гобелене на одной из стен изображена была битва из римских времен. Никаких книг, как в комнате Хью, там не было. Хоббей-младший лежал в постели. Он недвижно уставился в потолок, однако когда мы вошли, попытался подняться. Отец остановил его движением руки:

– Не надо. Сорвешь повязки.

Молодой человек посмотрел на меня полными страха глазами. В своей постели он был похож на пойманного испуганного мальчугана, и щетина на щеках делала его лишь еще более жалким.

– Как вы себя чувствуете, Дэвид? – вежливо спросил я.

– Больно, – пожаловался он. – Доктор зашил мою рану.

– Дэвид вел себя мужественно. Он даже ни разу не вскрикнул… так, мой сын? – улыбнулся ему Николас.

Юноша глубоко вздохнул.

– Мастер Шардлейк пришел, чтобы сказать тебе о том, что не станет ничего говорить об обстоятельствах кончины твоей бедной матери, – продолжил хозяин дома.

Слезы вскипели в глазах Дэвида:

– Наверное, я тогда сошел с ума, сэр. Я стрелял в вас, а потом убил свою несчастную мать. Я не мог думать о чем-то другом… я все время хотел стрелять в людей. Я должен был сохранить в тайне наш секрет, удержать Эмму у нас. Даже если бы мне пришлось ради этого убивать…

Торопливо, почти неразборчиво выпалив эту тираду, он вдруг умолк, взглянул на меня и полным мучения голосом спросил:

– Сэр, может ли Бог простить такой грех, который я совершил?

Я посмотрел в его измученные глаза:

– Я не священник, Дэвид, но если человек глубоко раскаивается в содеянном, говорят, что Он может простить даже самый тяжкий грех.

– Я беспрестанно молюсь, сэр, – проговорил парень сквозь слезы. – О прощении грехов и за мою мать.

– Это все, что ты можешь сделать, Дэвид, – сказал его отец и, шагнув к сыну, взял его за руку. Слова его напомнили мне конец моего разговора с Екатериной Парр. Я опустил взгляд.

– Что слышно об Эмме? – дрогнувшим голосом спросил Дэвид.

– Мастер Шардлейк видел ее в Портсмуте. Она искренне жалеет о том, что нанесла тебе эту рану, – рассказал Николас.

– Я заслужил ее, – заявил Хоббей-младший, переводя взгляд на меня, и я увидел, что он до сих пор любит эту девушку. Мысль о том, что происходило в мозгу этого юноши последние шесть лет, настолько извратив его разум, заставила меня поежиться.

– Где она сейчас? – спросил он.

Старший Хоббей помедлил с ответом:

– Мы этого не знаем. Но считаем, что ей ничего не грозит.

– Я еще увижусь с ней?

– Едва ли, Дэвид. Если она и придет к кому-то, так это к мастеру Шардлейку.

Молодой человек вновь посмотрел на меня:

– Я любил ее, понимаете… Я любил Эмму все эти годы.

Я кивнул.

– Я никогда не думал о ней как о Хью. Вот почему, как мне кажется, страх пред разоблачением позволил дьяволу овладеть мной. Но я любил ее. Как любил и свою бедную мать, но осознал это только после того как… после того как убил ее. – Юноша разрыдался, и слезы потекли по его лицу.

Его отец опустил голову.

– Вот что… – начал я. Николас перевел свой взгляд на меня. Я помедлил, ибо уже успел наделить Гая достаточным количеством кошмарных случаев. Тем не менее самые трудные больные являлись для него хлебом насущным, и, быть может, он в данный момент как раз и нуждался в таком пациенте. К тому же, это предоставит мне возможность приглядеть за обоими Хоббеями…

– Если вы приедете в Лондон, я познакомлю вас с врачом, хорошим человеком. Возможно, он сумеет помочь Дэвиду, – сказал я, наконец.

– А он поможет моему сыну снова стать на ноги? – с пылом спросил хозяин дома.

– Этого я обещать не могу.

– Я не заслуживаю исцеления! – еще более пылко вскричал Дэвид.

Тогда я проговорил, для того лишь, чтобы утешить несчастного:

– Оставим это решать Богу.

Через час мы с Бараком в последний раз выехали из Хойлендского приорства и свернули на лондонскую дорогу. Перед отъездом я сделал еще кое-что: вошел в комнату Эммы и взял маленький крестик, все еще остававшийся в шкафчике возле постели.

– Теперь домой! – провозгласил Джек. – Наконец-то домой! Поспеем к родам.

Посмотрев на него, я невольно отметил, что приобретенный им в Лондоне животик исчез. Проследив направление моего взгляда, клерк бодро воскликнул:

– Скоро все нагоню! Отдых и хорошее пиво сделают свое дело.

Однако без задержек не обошлось. Мы миновали поворот на Рольфсвуд, и перед нами лежала зажатая крутыми откосами дорога на Сассекс. Но в паре миль за развилкой путь наш преградили трое солдат, стоявших посреди дороги. Они сообщили нам, что находящийся чуть дальше мост рухнул и его сейчас чинят. Дело шло к вечеру, и солдаты посоветовали нам найти себе место для ночлега.

Мой помощник рассердился:

– Неужели там совсем негде проехать? Нас всего двое, а моя жена в Лондоне вот-вот родит!

– До завершения ремонта здесь проезда нет, – стояли на своем военные.

За мостом скопилась целая очередь направляющихся в Портсмут солдат и возчиков. Барак уже собрался пуститься в препирательства, но я остановил его: