Бутерброды и чипсы не были на вкус ни хорошими, ни плохими. Это была просто какая-то еда. Топливо, необходимое для того, чтобы продолжать движение. А пиво должно было помочь им спать, если, конечно, удастся заснуть.

Они мало разговаривали, пока ехали из Санта-Фе, и немного сказали за ужином. В предстоящие годы, если, конечно, им повезет и у них впереди окажутся годы, а не часы или дни, они, вероятно, никогда не будут много говорить о том, что произошло на развалинах древнего индейского поселения. Жизнь была слишком коротка, и не следует вспоминать кошмары, когда есть сладкие сны.

Слишком измученные для того, чтобы говорить, они ели и смотрели телевизор.

Телевизионные новости были полны изображений военных самолетов. Ночные взрывы где-то далеко, за полмира от них.

На совете экспертов по международным отношениям самый мощный в мире альянс наций еще раз попробовал заставить сесть за стол переговоров две воюющие клики при помощи бомбардировок всякой ерунды из гражданской инфраструктуры. Мосты, больницы, заводы, электростанции, пункты проката видеокассет, насосные станции, церкви, закусочные… Судя по новостям, никто в многоцветном спектре политиков или поставщиков информации, да и вообще нигде в высоких общественных сферах не подвергал сомнению моральную сторону этой операции. Дебаты среди экспертов сосредоточились на том, сколько миллионов фунтов бомб следует сбросить для того, чтобы вызвать народное восстание против неугодного альянсу правительства и таким образом избежать настоящей полномасштабной войны.

— Для людей, которые окажутся в этой гребаной закусочной, — сказала Марти, — это самая настоящая война.

Дасти выключил телевизор.

После того, как они поели и выпили по две банки пива, они забрались под одеяла и лежали в темноте, взявшись за руки.

Прошлой ночью половой акт был для них подтверждением жизни. Сейчас он смахивал бы на богохульство. Но, так или иначе, все, что им было нужно, — это близость.

— Можно ли выбраться из всего этого? — спросила Марти немного погодя.

— Не знаю, — честно признался он.

— Эти люди из института… неважно, чем они занимаются, но у них не было никаких причин охотиться за нами до тех пор, пока мы не приехали туда. Они взялись за нас только для того, чтобы защитить Аримана.

— Но теперь есть еще Захария и Кевин.

— Я думаю, что к этому они отнесутся по-деловому. То есть для них это те накладные расходы, которые приходится учитывать в такого рода бизнесе. У нас нет ничего против них. И мы не представляем для них реальной угрозы.

— Ты так считаешь?

— Значит, если Аримана не станет… Разве тогда они не оставят нас в покое?

— Возможно.

Некоторое время никто из них не говорил ни слова.

Ночь была настолько тиха, что Дасти казалось: он слышит, как за окном на землю опускаются снежинки.

— А ты могла бы убить его? — наконец спросил он.

Она долго медлила с ответом.

— Не знаю. А ты? Вот так… хладнокровно. Просто, подойти к нему и спустить курок?

— Может быть.

Марти умолкла еще на несколько минут, но он знал, что она не спит.

— Нет, — сказала она, и ее голос прозвучал довольно уверенно. — Не думаю, что я смогла бы. Убить его я имею в виду. Ни его, ни кого-то другого. Больше никогда.

— Я знаю, что тебе не хотелось бы оказаться перед такой необходимостью. Но я думаю, что ты смогла бы. И я смог бы.

Неожиданно для себя самого он рассказал ей о том оптическом обмане, который очаровал его в детстве: лесной пейзаж после простого изменения угла зрения внезапно превращался в людную столицу.

— Это имеет отношение к нам? — спросила она.

— Да. Поскольку этой ночью я сам был этим рисунком. Я всегда был уверен, что точно знаю, кто я такой. А теперь небольшой поворот угла зрения — и я вижу совсем другого себя. Который из двоих является настоящим, а который — вымышленным?

— Оба — это настоящий ты, — ответила Марти. — И это хорошо.

После ее слов о том, что это хорошо, Дасти и сам понял, что это на самом деле нормально. Хотя она не знала этого, а он сам никогда не сможет найти для выражения этого чувства подходящие слова, которые оказались бы ей полностью понятны, Марти была единственным пробным камнем, которым Дасти определял свои человеческие качества.

Позже, когда он уже почти засыпал, она сказала:

— Должен, обязательно должен быть выход. Только… только нужно изменить угол зрения.

Возможно, она была права. Выход был. Но он не мог найти его ни наяву, ни во сне.

Темным предрассветным утром они вылетели из Альбукерке. При них не было ни игрушечной пожарной машины, ни пистолета, а сами они были измотаны и разбиты после испытаний минувшей ночи. Марти чувствовала себя утомленной и старой. Дасти углубился в «Учитесь любить себя», чтобы лучше понять их врага, а Марти прижалась лбом к окну и пристально вглядывалась в укрытый снегом город, который быстро уходил от них вниз и назад. Мир казался ей настолько странным, что она могла сказать себе, что вылетает из Стамбула или какой-нибудь еще экзотической столицы, и поверила бы в это.

Еще не прошло и семидесяти двух часов с тех пор, как она повела Валета на утреннюю прогулку и почувствовала мимолетный испуг при виде собственной тени. Потом странное ощущение прошло, и она не испытывала ничего, кроме удивления. Ее любимая подруга все еще была жива. Она и не думала о поездке в Санта-Фе. Тогда она верила, что жизнь строится по какому-то таинственному проекту, и видела бесчисленные доказательства в том, что происходило с нею и вокруг нее. И сейчас она продолжала верить в существование проекта, хотя те доказательства, которые оказались ей предъявлены за последнее время, были совсем иными, чем те, которые она видела прежде. Иными и гораздо более сложными.

Она ожидала ужасных кошмаров — конечно, не из-за двух банок пива и поганых бутербродов с сыром. Но ее сон ничто не потревожило.

Улыбчивый Боб не навещал ее ни во сне, ни в те моменты ночи, когда, просыпаясь, она всматривалась в ночные тени, пытаясь увидеть хорошо знакомые очертания каски и слабое свечение светоотражающих полос на его робе.

Марти ужасно хотелось увидеть его во сне или как-то иначе. Она чувствовала себя покинутой, как будто потеряла право на его опеку.

Все ближе становилась Калифорния и то, что ожидало там, и Марти сейчас, чтобы сохранить надежду, были нужны они оба: и Дасти, и Улыбчивый Боб.

Доктор обычно принимал пациентов только в первые четыре дня недели. На эту пятницу в его графике были намечены только Марти и Дасти Родс, но, похоже, он мог их и не ждать.

— Вам, доктор, лучше быть поосторожнее, — сказал он своему отражению в зеркале ванной. — Если вы будете и дальше уничтожать своих пациентов, то можете вскоре совсем остаться без практики.