вспомнил синеву небес, сверкающую бликами гладь разлившейся реки, что затопила окрестности стройки, но всего-то примерно по лодыжку, так, что передвигаться было не слишком проблемно. Вода тогда не принесла с собой болезней, паразитов или вредителей вроде негулей и уграшей, наоборот, своей прозрачностью и чистотой она украсила окраины города.

Лан лежал в воде, едва покрытый жидкостью так, что плечи его, грудь и голова оставались на поверхности. Среди мелкого бежевого песка проклёвывались кочки с зелёной травой, в рваных тенях от которых прятались мелкие серебристые рыбёшки. Тогда ещё возле Янтарной башни не росло никакого Дремлющего леса, у этого места была весьма приличная репутация, и храм Подгарона стоял целым и невредимым на скале чуть позади.

Лан лежал в воде, и вокруг струились его длинные, золотисто-пшеничные волосы, они то обволакивали пучки травы, то прилипали к телу. Сверху на нём восседал господин, но лицо его всегда находилось во мраке, ибо солнце зависло прямо за спиной мужчины. Его почернённая фигура будто приобрела лучистый ореол за счёт выгодного положения и словно запылала изнутри.

Да… Лан лежал в воде, а этот мужчина душил его, но актёр не пытался сопротивляться. Вообще-то, он даже не двигался, стараясь облегчись задачу нападающему. Рядом валялась корзина, с которой они оба ходили спозаранку на рынок, дабы приобрести необходимые травы. Но теперь всё содержимое корзины рассыпалось и очутилось в воде, некоторые веточки розмарина даже подплыли к Лану и запутались в его роскошной гриве. Издревле считалось, что розмарин хорош для памяти… Вместе с ним на волнах дрейфовали фиолетовая вербена и ярко-жёлтая рута, купленные мужчинами для определённых целей. Потом кто-то прозорливый пустит слух по Исар-Диннам, что рута и вербена означают сожаления… и такое вот значение закрепится за ними на языке цветов. Возможно, этим кем-то был лично Лан? Кто нынче разберёт?

Рядом туда-сюда носился Носатый, иногда останавливаясь и наблюдая, как один хозяин душит второго. Тогда он был юн и беззаботен, и не понимал, что происходит, думая, что эти дебоширы просто дурачатся, что случалось не впервой. Они купили Носатого ещё в Саркозале́йне настоящим малышом, но зверёк уже подрос и стал проявлять бо́льшую смекалку и некоторое послушание. Носатый принадлежал к редкой породе пушистых тварей, которые отлично приручались и привязывались к своим владельцам, а ещё они были долгожителями и при должном уходе могли провести под светом звёзд и лун чуть менее двух веков… Увы, Носатый не был бессмертным, как два его хозяина, но нос он всё равно держал по ветру, а хвост — трубой.

На обнажённую грудь Лана начали падать горячие слёзы того, кто душил его. Мужчина не выдержал, разжал пальцы и громко прокричал:

— Когда тебе жить незачем, то и умирать не за что!

Потом он выругался, истошно завыл и завалился назад, рухнув в воду рядом с актёром. В небеса взлетели яркие, сверкающие бриллиантами брызги.

— Почему мне так больно?! — раздался душераздирающий вопль этого господина, второго хозяина Носатого.

Только лицо Лана ничуть не изменилось. Прекрасное и юное, но отрешённое, оно не выражало ничего: ни гнева, ни скорби, ни сочувствия.

Рыдая и стуча кулаком по воде, мужчина продолжил чертыхаться. Но потом всё же собрался с мыслями, взял себя в руки и поднялся на ноги. Он снова подошёл к Лану, который, кажется, даже не думал шевелиться, и с остервенением вырвал у себя из уха серьгу с длинным, прозрачным кристаллом хрусталя — сестру-близняшку той, что болталась в правом ухе актёра.

— Мне это больше не пригодится, — злобно отчеканил мужчина, бросая серьгу на грудь приятеля.

Вместе с украшением на кожу Лана попали алые капли крови.

— Не смей меня искать! — крикнул светловолосый господин с широкими плечами и оформленной мускулатурой, удаляясь от места стычки.

Его рубаху из пепельно-серого муслина украшала вышивка в виде гроздей белого винограда, исполненная светло-зелёными нитями, едва отливающими золотом на солнце. Сперва Носатый убежал за ним, радостно помахивая стоячим хвостом из стороны в сторону, однако потом зверь вернулся. Подошёл к онемевшему Лану и принялся вылизывать слёзы из уголков его глаз. Должно быть, второй бессмертный отослал животное назад, присматривать за проходимцем, которого больше не желали видеть его собственные глаза.

С тех пор Лан больше ни разу не встретился с этим мужчиной. Кто бы мог подумать, что его личное крушение случится в столь чудный и погожий денёк, когда природа не давала ни единого намёка на приближение затяжного шторма: и море небес, и Зелёное море были совершенно спокойными, а погода стояла безоблачная. Другое дело, конечно, что для Лана всё окружение уже давно выглядело немного иначе — мир представлялся ему исключительно в тусклых, серых и промозглых красках. Впрочем, возможно, то было лучшее время за предыдущий век, а настоящее погружение на дно только начиналось…

Лёжа на дне лодки, связанный по рукам и ногам, Момо всё это вспомнил слишком отчётливо, и сердце его пронзила мощная, непрерывная волна боли. Он вспомнил это, все мельчайшие подробности того злополучного дня, но по-прежнему не мог припомнить его лица. В воспоминаниях, навеянных странной атмосферой возле Янтарной башни и пологим туманом, Лану постоянно мешали: то солнце затмевало его стародавнего друга, то тени сгущались, погружая искривлённую гневом и отчаянием гримасу мужчины в чёрно-бордовое марево… Как же так?

Неподалёку от лодки начал раздаваться ритмичный шум и всплески, и светящиеся жёлто-рыжим огоньки принялись моргать, а затем исчезли вовсе, так, словно их разъел и обесцветил туман, вынырнувший из глубин Дремлющего леса.

Бел-Атар слегка отодвинулся от Лили, помещая её за свою спину и приближая клинок обнажённого меча к корпусу. Травница, испуганно хлопая глазами, открыла было рот, но Касарбин не позволил ей ничего сказать: он поднёс указательный палец к губам девушки, настоятельно прося блюсти тишину.

Ещё парочка шлепков по воде, звук разлетающихся по сторонам брызг, затем тревожное затишье, и вот уже враг подобрался к носу лодки. У Бел-Атара сердце бешено стучало в груди, но тем не менее молодой человек сумел пересилить страх и усмирить дыхание. Тёмное пятно уже вскарабкалось на борт, и художник решил напасть первым — в конце концов, это единственный шанс спугнуть оголодавшего монстра.

Каково же было удивление Бел-Атара, когда его клинок натолкнулся на сопротивление металла — художника поприветствовало точно такое же оружие, только чуть больше и длиннее. За лязгом и скрежетом последовали гневливые возгласы:

— Эй-эй! Ты что творишь?!

Впрочем, «возгласами» этот грозный и шипящий свист было трудно наречь: незваный гость оставался верен приличиям и не повышал голоса.

— Гвальд?! — возмущённо рыкнул Касарбин.

Он с