Сара смотрела на свой альбом и думала о том, какой из всех этих рисунков олицетворяет Кению.

Подул теплый ветер. Листы ее альбома затрепетали. Над дюнами пронеслась тонкая песчаная завеса. Зашелестели, ударяясь друг об друга, пальмовые кроны. Сара прикрыла глаза рукой и взглянула на зеленовато-голубую воду. День близился к вечеру. Она знала, что ей уже пора возвращаться в Найроби, но не могла пошевелиться.

Неожиданно и необъяснимо место не отпускало Сару.

Словно тропический ветер сделал ее своей пленницей; словно шелестящие пальмы шептали ей: «Останься, останься…» Она посмотрела на небо, на огромные волны, накатывающиеся на отдаленные рифы, на движущиеся дюны и отчаянно захотела рисовать.

Открыв чистую страницу, достала из сумки карандаш и начала делать наброски.

Сара едва понимала, что делает; карандаш, казалось, двигался сам по себе. Ее рука скользила по листу бумаги, оставляя на нем всевозможные прямые и кривые линии. Она наносила тени, выделяла очертания. Ее взгляд метался от листа к пейзажу, и от пейзажа обратно к листу, пока наконец на бумаге не появилась картина.

Когда рисунок спустя всего пару минут был готов, Сара в изумлении уставилась на него.

Она нарисовала древний пляж. Но она не просто передала его внешний вид, что могла сделать любая фотокамера, она передала его душу. Все линии и изгибы дышали жизнью: казалось, можно услышать шум волн, крики чаек, а нарисованная вода колыхалась. Несмотря на то что рисунок был сделан серым грифельным карандашом, он был полон красок. Сара видела их, чувствовала их. Ее сердце учащенно забилось. Девушка пересела на другое место и, перевернув страницу, начала зарисовывать симпатичную маленькую мечеть, спрятавшуюся среди зарослей тамариска. Закончив с этим, узкую улочку с ее арабскими решетчатыми балкончиками. Запечатлев на бумаге душу древнего Малинди, Сара закрыла глаза и представила равнины Амбосели, где бродили львы и тянулись к небу терновые деревья. Ее руки вновь запорхали над бумагой. Один рисунок сменялся другим. Она достала из сумки новые карандаши. День был на исходе: еще немного — и на землю опустится мгла. Но Сара не обращала на это никакого внимания, а продолжала рисовать.

Сара рисовала берега озера Виктория, пики гор Кения и Килиманджаро. Она мысленно представляла африканские круглые хижины, а ее рука мгновенно воссоздавала их на бумаге. Она рисовала птиц и животных, вдыхала жизнь в дикие цветы. Потом были облака, целые кучи облаков, плывущие вокруг ослепительно яркого солнца. Наконец, в альбоме появились восходы и закаты, бурлящая река Чания, дым, поднимающийся от костра ее бабушки, местный автобус, везущий женщин с рынка домой.

Изрисовав весь альбом вплоть до последней странички и сточив все карандаши, Сара с удивлением обнаружила, что сидит в полной темноте. Ее охватило странное, пугающее чувство.

Она вдруг поняла — и это открытие было для нее подобно удару, — что она искала не там, где нужно. Здесь, в дешевом альбоме, который она сейчас крепко сжимала в руках, и была Кения. Стиль Восточной Африки, теперь она это понимала, заключался не в том, во что были одеты люди, а в самой Восточной Африке. Душа Кении была не в шуках и кангах, а в солнце, траве и красной почве; в улыбках детей; в лицах женщин; в парении ястреба; в важной поступи жирафа; в треугольных парусах рыбацких дау.

Сару начала бить дрожь. Она спрыгнула со стены и побежала к машине доктора Мваи, прижимая драгоценный альбом к груди. Она не замечала ни темные маленькие улочки, по которым мчалась, ни смуглых женщин, удивленно смотрящих на нее из окон домов. Сара видела перед собой лишь необъятные просторы желтой саванны и стада слонов, бесплодные пустыни и вереницы верблюдов, небоскребы Найроби из стекла и бетона, возвышающиеся над трущобами. И видела она это все в цвете и формах, на ткани, которую собиралась создавать.

Наконец-то Сара Матенге была готова явить миру кенийский стиль.

— Знаешь, что делает этот парень? — спросил Терри Дональд, открывая третью бутылку пива.

Дебора не слушала его. Сидя с Терри в обзорном зале охотничьего домика на Килима Симба, она наблюдала за одиноким слоном, пришедшим к ручью на водопой. В зале было тихо; все гости разошлись по своим комнатам переодеться из купальных костюмов в одежду для коктейлей. На закате, когда к ручью придут множество зверей, здесь защелкают не меньше сотни туристических фотокамер.

— Я говорю о Родди Макартуре, Дебора, — сказал Терри, пытаясь привлечь ее внимание. Он понимал ее рассеянность. Через две недели она уезжала в Америку. — Значит так, — продолжил он. — Вот, что делает Родди, когда у него нет клиентов для поездки на сафари: едет туда один и подстреливает самые крупные трофеи, которые только может найти. Он продает их Свонсону, таксидермисту в Найроби; тот обрабатывает их и прячет до поры до времени. Потом Родди, когда у него появляются клиенты или какой-нибудь другой парень, у которого нет достойных трофеев, а ему хотелось бы их иметь, идет к Свонсону, выкупает у него головы и тайно — ну, ты понимаешь — подменивает их. Клиенты уезжают домой с внушительными трофеями и хвастаются перед друзьями, что смогли завалить таких монстров. Но такой расклад, Дебора, не по мне. Я считаю, что охота должна быть честной. — Он наклонился и похлопал ее по плечу. — Дебора?

Она взглянула на него.

— Извини, Терри. Я снова задумалась.

— Держу пари, ты уже сидишь на чемоданах.

Нет, она не сидела. На самом деле по мере приближения дня отъезда ее нежелание уезжать становилось все сильнее.

Из-за Кристофера.

Она не могла выбросить из головы их встречу на реке три недели назад. Она переживала этот момент снова и снова, наполняя каждую частичку своего бытия воспоминаниями о Кристофере, стоявшем в лучах солнца. Каждый раз, думая о нем, она испытывала непреодолимое сексуальное желание, которое росло в ней с каждым днем.

— Знаешь, Дебора, — сказал Терри, — перед тем как ты уедешь на три года, я хотел бы вывезти тебя еще раз на сафари.

Она посмотрела на него. Это был двадцатилетний, стройный, загорелый молодой человек, которому передалась мужественная красота его отца Джеффри и его прадеда сэра Джеймса. У него была страсть к охоте. Три года назад получив лицензию на охоту, он вывез Дебору на ее первое в жизни сафари.

Они сели в машины и поехали в Танганьику. Так как лицензия имела некоторые ограничения, Терри не мог охотиться на представителей Большой Пятерки — слона, носорога, буйвола, льва и леопарда.

Во время охоты они наткнулись на старого льва, из щеки которого торчала игла дикобраза. Игла прошила голову несчастного животного, отчего тот обезумел и начал нападать на мирных деревенских жителей. Терри убил опасного зверя одним милосердным выстрелом, и ему позволили, в качестве платы за услугу, забрать себе шкуру животного.

Их второе сафари случилось год назад, как раз перед поступлением Деборы в университет Найроби на подготовительные медицинские курсы. Тогда они с Терри отправились в Уганду за слоном. Длинными жаркими днями они прорубали себе путь сквозь густые заросли деревьев, тащили тяжеленные ружья, сумки с патронами и бутылки с водой, рыскали в поисках следов и помета, чувствуя на каждом шагу окружающую их опасность. Наконец, после всех этих мучений они наткнулись на небольшое стадо слонов с отличными бивнями.