Россия отказалась согласиться на какой-либо новый шаг за пределы своих тильзитских обязательств; но нигде недовольство не было более глубоко, чем там, нигде не приходилось более бояться оппозиции. Наполеон, безусловно ставивший Великобританию все в более и более затруднительное положение обесценением ее мануфактур и скоплением не находивших сбыта сахара и кофе в ее торговых складах, в то же время разорял земледелие в России и истощал доходы ее знати. Несмотря на оживление торговых сношений деятельностью больших караванов снабженных лицензиями судов, тильзитские соглашения так теснили торговлю, что пенька, цена на которую в Лондоне в 1802 году была тридцать два фунта стерлингов за тонну, в 1809 году продавалась по сто восемнадцать фунтов стерлингов за тонну;[211]и другие продукты Севера вздорожали в той же пропорции. В то же самое время шестьдесят тысяч тонн кофе лежали в лондонских складах, не находя сбыта даже и по шести пенсов за фунт, тогда как цена на него на континенте была от четырех до пяти шиллингов, а в некоторых местах даже до семи шиллингов. Нельзя привести лучшего доказательства результатов совместных последствий системы Наполеона и британских указов; но весь вопрос сводился к выносливости: которая из воюющих держав могла выдержать такое напряжение дольше? В России положение дел быстро приближалось к апогею. Царь чувствовал, что почва колеблется под его ногами; и в то время как он возобновил свои заявления верности Тильзитскому и Эрфуртскому соглашениям, Наполеон перед его глазами обходил своими лицензиями требования, которые заставлял исполнять своего союзника все более и более неуклонно. Напрасны были объяснения, старавшиеся доказать, что эти лицензии имели целью только обеспечить успех ограничительной системы; что будто бы Франция лишь выгружает избыток своих продуктов в Англию, отказываясь принимать за них что-либо, кроме звонкой монеты, и что вследствие этого обмен все более и более истощает Великобританию. Царь знал это дело лучше; и частые и «убедительные» письма императора – скорее, по обыкновению, не допускавшие возражений, чем умолявшие, – письма о захвате всех нейтральных судов, которые будут входить в русские порты, не проникали в уши русского правителя. Александр боялся войны, но все внутренние и внешние обстоятельства вынуждали его на нее.

10 декабря 1810 года Наполеон послал в сенат указ, извещавший, что он присоединил к империи ганзейские города вместе с территорией на берегу Северного моря, лежащей между ними и Голландией, которая до тех пор лишь подвергалась военной оккупации. В том же самом указе он выражал свое намерение прорыть канал из Эльбы до Любека, через который империя была бы соединена прямым водным сообщением с Балтийским морем. Этим заявлением Наполеон, как свидетельством успеха ^поступательного движения Франции на восток, не рассчитывал возбудить тревогу царя; но мера эта сопровождалась нанесением личной обиды, особенно опасной для союза, который держался главным образом на личных отношениях между двумя самодержавными правителями. Великий герцог Ольденбурга – одной из стран, столь бесцеремонно присоединенных к Французской империи, – приходился дядей царю. Наполеон предлагал вознаградить его за материальную потерю территорией, взятой внутри Германии, но Александр не хотел ни принять такого удовлетворения, ни назвать какое-либо другое вознаграждение, которое было бы, по его мнению, подходящим. Он не угрожал войной, но отказался помириться с оскорблением и сохранил право отомстить за обиду.

Между тем как во Франции, так и в Великобритании напряженные и ненормальные условия торговли и коммерческие крахи – являвшиеся следствием внезапных подрывов кредита, широко распространившейся конфискации товаров и балтийских захватов, – давали все более и более серьезные результаты. Тройная линия французских войск, окаймлявшая берега континента и еще усилившаяся поясом британских крейсеров, оцеплявших берега от Эмса до Байоны и от Пиренеев до Орбителло, образовала барьер, прорвать который в требовавшейся для оживления торговли степени уже не могли ни коммерческая изобретательность, ни народная нужда. Резкие, хотя все еще мирные меры сопротивления, принятые Соединенными Штатами, серьезно увеличили затруднения Великобритании, и скорее помогали политике Наполеона, как ни мало согласна была она с истинными интересами Франции. В течение 1808 и 1809 годов продолжение эмбарго и подтверждение актов о воспрещении торговых сношений, закрывшие североамериканский рынок, совпали с открытием рынка южноамериканского; и вслед за этим начался большой наплыв в Южную Америку коммерческого британского люда, хотя страна эта ни по численности населения, ни по достатку и житейскому обиходу его отнюдь не была способна заменить потребителей, «отнятых» у Англии в Европе и Северной Америке. Отправлявшиеся туда товары не были продуманны ни по количеству ни по качеству с возможным спросом и потому не находили сбыта; сваливаемые на набережных южноамериканских портов под открытым небом они лежали там подолгу часто без всякого присмотра. Логика людей как будто расстроилась в эту трудную и мрачную эпоху, и страстное желание каждого спасти себя от разорения увеличивало общее смущение. Однако всякая деятельность, хотя бы бесцельная и опасная, менее невыносима, чем пассивное ожидание.

Вследствие этого 1809 и 1810 годы отличались большим движением в торговле, которая «имела вид» процветания, в значительной мере, однако, обманчивый. Огромные партии товаров были вывезены из Балтики и Италии в момент, когда железные кольца Наполеона суживались кругом них; большие грузы были отправлены также и на север, и в Южную Америку и в Вест-Индию. Только в Соединенных Штатах переживался переходный период серьезных мероприятий; так, в мае 1810 года истек срок действия Акта о воспрещении сношений. Однако правительство Штатов немедленно обнародовало, что если до 3 марта 1811 года Великобритания или Франция не отменят своих декретов, поскольку они касаются Соединенных Штатов, то Акт будет опять восстановлен против той державы, которая сохранит свои эдикты. Наполеон намеревался было умиротворить президента Мэдисона заявлением, что Берлинский и Миланский декреты, были отменены 1 ноября в желаемом им смысле; но Великобритания отказалась считать условия отмены удовлетворительными, так как они в самом деле и не были таковыми. Королевский указ 26 апреля 1809 года оставался в силе; и воспрещение сношений между Соединенными Штатами и Великобританией было опять возобновлено в феврале 1811 года и продолжалось до объявления войны в 1812 году.

К концу 1810 года результаты различных причин критического положения дел в Англии начали чувствоваться тяжело. Так как торговля с Южной Америкой приносила весьма скудные доходы, то судовладельцы были не в состоянии платить свои долги фабрикантам; затруднения же последних в свою очередь сказывались на их рабочих. Из Вест-Индии доходы получались тропическими продуктами, могущими иметь сбыт только на континенте, рынки которого были давно уже отчасти, а теперь совершенно закрыты для Англии. Скудная жатва в течение нескольких лет подряд вынудила ее ввезти большое количество зерна из Голландии и Франции. В 1809 году, когда обильный урожай на континенте, совпадая с весьма плохим в Англии, побудил Наполеона обратиться к его системе лицензий и разрешить вывоз, последний в течение трех лет высосал от неприятеля 10 000 000 фунтов стерлингов звонкой монетой. Фрахты снабженным лицензиями судов, большей частью нейтральных или враждебных, оплачивались также звонкой монетой, которая таким образом уходила из королевства. Много золота требовалось также на содержание флотов в отдаленных странах и на ведение войны в Испании, и этот расход теперь занял место прежних субсидий, платившихся союзникам из британского казначейства. Таким образом Англия обеднела звонкой монетой. В ноябре 1810 года было двести семьдесят три банкротства против ста тридцати в том же месяце год назад. Половина всех купцов королевства оказалась несостоятельными должниками. «Общая несостоятельность удивительно повлияла на мануфактуры, и между фабрикантом и купцом недостаток доверия господствует». Месяц спустя «число банкротств продолжает увеличиваться, и доверие между хозяевами и рабочими почти исчезает. Серебро и золото можно видеть не часто. Торговля мануфактурных городов в застое, и торговые дома лопаются не по дням, а по часам. В больших морских портах королевские склады наполнены всеми родами колониальных продуктов, которые не находят сбыта. Уныние увеличивается печальными вестями с континента, которые сообщают, что все морские порты и места торговых складов во внутренних провинциях наводнены французскими солдатами, захватывающими и сжигающими каждую вещицу, относительно которой могло явиться подозрение, что она прошла чрез британские руки». По мере того, как тени сгущались, делался все громче и громче ропот против некогда популярных[212]королевских указов, которым теперь приписывалось все зло. Пресса переменила теперь тон, говоря о них, и агитация за их отмену постепенно разгоралась в кружке вождей оппозиции, которые не переставали восставать против системы, построенной министерством.