Оставалось два источника. Один из них – экономия; и переписка Наполеона в эту эпоху изобилует увещаниями, обращенными к его помощникам, которых, просьбы о деньгах он отказывается удовлетворять и которым рекомендует выжать возможно больше с присоединенных владений и просить возможно меньше от него.[218]Император держал в резерве, подлежавшем лишь его личным распоряжениям, особую богатую кассу, специально для военных потребностей, начало которой положили военные контрибуции, и в которую «вливались» вещественные результаты чрезвычайных деяний, только что упомянутых. Пять войн вложили в эту кассу 805 000 000 франков; но в 1810 году в ней оставалось только 354 000 000, и Наполеон не желал опустошать ее больше, иначе как только при возникновении крайней необходимости. Он надеялся сберечь ее, если только не увеличить конфискацией имущества испанской знати, – которая сопротивлялась совершенной им перемене династии, – а также и захватом «ложных нейтральных судов». Очевидно, однако, что такие источники случайны, ненадежны и не могут сравниваться с источниками коммерческого государства. В противоположность Великобритании, финансовые средства Наполеона напоминали средства средневекового принца или восточного владыки; и нельзя было надеяться, чтобы весьма искусственное – или, скорее, прямо неестественное – здание могущества, которое он построил, оказалось прочнее и выносливее высоко организованного, по существу нового и – что важнее всего – правильно развивавшегося общества, которое было противопоставлено ему. Зрелое государство, с установившимися традициями, может вынести дурные последствия плохой политической системы, невыгодной для него. Но когда система нова и держится на одном человеке, то она «тщетно взывает о доверии», какое внушает прочно связанный, хотя и раскинувшийся политический организм, установившийся характер которого гарантирует будущее.

Справедливость этой мысли ясно обнаружилась в способности враждебных держав пользоваться другим источником – займом как средством пополнения недостаточных доходов. Наполеон упорно отказывался прибегать к нему, ссылаясь на то, что это было бы несправедливым налогом на будущие поколения и могло бы привести только к одному результату – банкротству. Он доказывал, что Великобритания не могла вечно рассчитывать на займы при ее настоящем состоянии. Более верную причину его воздержанности в рассматриваемом отношении следовало искать в состоянии его кредита. Общественный долг Франции в его правление был мал и так как не увеличивался, то облигации стояли в хорошей цене на биржевом рынке.[219]Военный гений Наполеона, широкий успех его оружия, военные контрибуции, несправедливая система расположения войск его в чужих странах – не только в военное, но и в мирное время – с возложением на последние их содержания, – все это, при часто возобновлявшихся войнах и беззастенчивых вымогательствах с побежденных, позволяло ему покрывать свои расходы, собирать вышеупомянутый большой резервный фонд и в то же время распределить во Франции некоторую сумму звонкой монеты, которая сильно облегчала денежное обращение. Но его успех не импонировал никому. Каждый понимал, что такие средства были по существу преходящими; что возобновление их требовало новых войн, все более и более широких завоеваний и результатов, всегда зависящих от военного престижа, который мог быть разбитым одной проигранной битвой. По сравнению с подобной необеспеченностью, долг Великобритании, хотя быстро растущий, являл залог серьезной жизненности государства, правительство которого внушало обществу незыблемую уверенность, что проценты будут выплачиваться правильно. За великую морскую державу ручалась история и престиж морской силы, которая – как было хорошо известно – выдерживала много тяжелых неудач и все-таки в конце концов оставалась победоносной. Далеко и широко, через многие моря и во многих землях распространились корни ее могущества, и никогда не подвергалась она более славному, более трудному испытанию, чем в борьбе с великим императором… Великая морская держава имела кредит; Наполеон не имел его.

Савари, один из самых преданных последователей императора, приводит с убеждением следующие слова, сказанные ему одним парижским банкиром в начале 1811 года: «Унизительный факт, дающий ключ и к объяснению многих других, это – состояние кредита во Франции и в Англии. Долги Англии превышают сумму 3 500 000000 долларов, наш же долг достигает только 250 000 000; и тем не менее Англия могла бы занять в случае надобности сумму, более значительную, чем мы, и – что всего важнее – под бесконечно более выгодный процент. Откуда эта разница? Почему во Франции кредит государства ниже, чем кредит купцов и банкиров, тогда как в Англии всегда имеет место обратное условие? Несколько слов достаточны для объяснения этого. Для восстановления кредита кого-либо в Англии вы должны иметь дело только с правительством; тогда как если кому-либо надо потерять кредит во Франции, то ему достаточно лишь не держаться в стороне от правительственных операций. Вся Англия, так сказать, представляет один коммерческий дом, в котором директорами являются министры, а законы – контрактом, причем последний даже сама власть не может нарушить. Здесь же Государственный Совет присвоил себе функции судебных учреждений, и я мог бы почти сказать, что здесь ничего полезного не делается, потому что ничто не гарантируется надежно». Компетентный американский очевидец, цитированный выше, который прожил два года во Франции, писал в 1809 году: «Французские правители, какова бы ни была их власть, не способны добыть средства у себя дома иначе как жертвами, равносильными риску, который сопряжен с заключением контрактов с ними. Кредит же их за границей характеризуется фактом, хорошо известным нам всем, что ни один интеллигентный купец в этой стране не может быть соблазнен никаким соображением дать им в долг или принять чек на их казначейство от наилучше аккредитованного их агента».

Рядом с характеристикой состояния общественного кредита, этого пробного камня благосостояния в двух сравниваемых государствах, тот же самый автор следующим образом обрисовывает положение их населения: «Во Франции царят отсутствие общественного духа и влияния общественного мнения, безлюдье и разорение больших городов, суровое господство военной политики, беспрестанно охлаждавшей удовольствие, естественно вызывавшееся во мне зрелищем обилия благ природы. Бремя налогов было увеличено гнетущей строгостью их собирания. Условия жизни крестьянства, по отношению к питанию, одежде и жилищам, не выдерживают никакого сравнения с условиями существования того же класса населения в Англии… Что касается последней, то каковы бы ни были представления тех, которые, вследствие малого знакомства с фактами, высказывают сожаление о ее положении, – я утверждаю, что поистине никогда не существовало нигде такого прекрасного и совершенного образца общественного и частного благосостояния… Я плачу эту справедливую дань восхищения с тем большим удовольствием, что она является для меня средством загладить ошибки и предубеждения, под влиянием которых я находился, прежде чем на мою долю не выпало счастье личного опыта. Почти двухлетнее пребывание в этой стране – в течение которого я посетил и изучил почти все ее части, без какой-либо иной цели, кроме получения верных о ней сведений, и, могу добавить, с предварительной подготовкой, вполне приноровленной к выполнению моей задачи, – убедило меня, что до сих пор я грубо обманывался».