— А в доме Сундлина ничего не заметил?

— Нет, меня такие вещи не интересуют. Я даже не знал, что там живет премьер.

И так со всеми. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Никто из полицейских не придал значения словам какого-то помешанного продавца игрушек о женщине, купившей маски.

Все ждали, что похитители вновь дадут о себе знать.

Енс Форс все еще не имел понятия, что есть шансы скоро выйти на свободу. Как и предыдущей ночью, сон к нему не шел. Сидел с ним тот же дежурный санитар.

Форс расчесывал рыжую бороду. Он стал немного похож на Яна III, во всяком случае, у него были такие же голубые глаза и рассеянный взгляд, как у погруженного в религиозные проблемы представителя династии Ваза.

В ту ночь Свен Йохансон не читал. Он задумался о том, что ждет неразговорчивого человека в камере. Куда его вышлют? В Албанию? Или в Северную Корею?

Форс продолжал расчесывать бороду, мечтательно глядя в потолок, словно ища взглядом кого-то вдали.

— Думаешь, меня объявят ненормальным?

Йохансон покосился на него. Не ожидал, что Форс сам начнет разговор.

— Трудно сказать. У меня просто нет на этот счет мнения.

— Я считаю себя совершенно здоровым. Временами мне трудно сосредоточиться, но это не имеет значения.

— А сам ты чего бы хотел?

— Все равно. Все равно меня запрут на много лет.

«Если бы он знал», — подумал Йохансон.

В комнате подслушивания в ту ночь дежурили двое, напряженно вслушиваясь в диалог между Форсом и Йохансоном. Полиция уже знала, что у Йохансона радикально левые взгляды. На самом высшем уровне решено было, что Йохансон будет дежурить и впредь.

Йохансон вертелся в кресле. Трудно было не довериться этому человеку. Йохансон не мог понять, почему никто не сказал Форсу о том, что произошло. Это просто преступление — держать его в неведении.

— Ты тут подрабатываешь?

— Откуда ты знаешь?

— Не похож ты на других санитаров. Наверное, учишься?

— Это заметно? — усмехнулся Йохансон.

Форс долго лежал молча. Потом убрал расческу в ящик лакированной тумбочки. Руки у него были бледные, ногти коротко острижены, кроме мизинца.

— Сегодня было тепло? — спросил Форс.

— Очень даже тепло, вечером говорили в новостях, что будет еще теплее.

— Это хорошо, — кивнул Форс.

На миг установилась тишина. У полицейских магнитофон продолжал работать. Одним из дежурных был неразговорчивый комиссар из Скархольма. В тот день он был очень доволен собой: удалось устроить в детский садик двоих младших, и жена снова будет работать. Может быть, в следующем году они смогут купить в рассрочку дачу…

— Интересно, как себя чувствует Сундлин, — заметил он.

— Жутко. Не хотел бы я быть в его шкуре.

— Я тоже. Не всегда на пользу иметь власть и деньги.

— Деньги?

— Сундлин очень богат, — настаивал отец семейства. — Думаю, у него больше полумиллиона.

— Откуда ты можешь знать?

— Знаю — и все.

В камере Форс встал с постели, откинул одеяло и начал поправлять простыню. Смел несколько крошек, достал из тумбочки плитку шоколада, отломил кусочек для себя и угостил дежурного.

— Хочешь?

— Спасибо.

Йохансон, наконец, решился.

— Конечно, я не должен тебе это говорить, но у тебя есть неплохой шанс выйти отсюда.

Форс не слишком удивился и продолжал перестилать постель.

— Что ты имеешь в виду?

— Ночью похитили дочку премьера и девушку, которая за ней присматривала.

— И похитители хотят обменять их на меня, — сказал Форс, словно это было самым естественным на свете.

— Да. А ты откуда знаешь?

— Я все это время был убежден, что мне помогут. Что меня не бросят на произвол судьбы.

— Кто?

— Это я оставлю при себе.

— Ты мне не доверяешь? На меня можно положиться, я никому ни слова…

— Ни в чем нельзя быть уверенным. Какая у меня гарантия, что ты на самом деле тот, за кого себя выдаешь? САПО вполне могла тебя подставить.

— САПО! — Йохансон сплюнул с таким презрением, что оба слушавших оперативника переглянулись с явным раздражением. — Если ты думаешь, что я им доношу, то ошибаешься. Это я могу тебе гарантировать.

— Не возмущайся, — буркнул Форс. — Ты должен понимать, что мне приходится быть осторожным.

— В какую страну ты предпочтешь быть высланным? — спросил Йохансон.

— В Ирландию.

Ответ был настолько странен, что вздрогнули и Йохансон, и полицейские.

— В Ирландию? — недоверчиво переспросил Йохансон. — Но ты же не всерьез? Смеешься, что ли?

— Вовсе нет. Я всегда хотел туда попасть. Мне кажется, там так спокойно…

— Но ты же должен понимать, что Ирландия не захочет тебя принять.

— Никто меня не хочет. И так было всегда.

— А ты не хотел бы поехать в Албанию? Эта страна тебя наверняка примет.

— Ты полагаешь?

— Конечно. Почему бы нет?

— А ты был в Албании?

— Да, в прошлом году. Неплохо бы тебе сбрить бороду. Там не любят бородатых и длинноволосых.

Совершенно неожиданно Форс захлебнулся от смеха. Йохансон впервые услышал, как он смеется, звонко и заразительно.

— А что тут смешного? — спросил Йохансон, сам осторожно усмехаясь.

— Да я просто подумал, что в Албании нельзя носить бороду, а на Кубе это почти обязательно. Нелегко строить социализм, а?

Потом оба долго молчали. Форс лежал с закрытыми глазами, натянув одеяло до подбородка. За окном уже щебетали птицы.

Весь день мимо старинной тюрьмы проплывали туристские катера.

— Это шведский Синг-Синг, — сообщил гид американским туристам.

— И там сейчас находится убийца нашего посла? — спросила седовласая американка, поднимая фотоаппарат.

— Не знаю, но очень может быть, — ответил гид.

Туристы схватились за фотоаппараты, чтобы запечатлеть старинные башни и стены.

На следующее утро Боссе отвез Ингу Мари на станцию, откуда электричка ходила в Стокгольм. Она, как обычно, поехала на работу, набралось немало и прочих дел.

До Стокгольма было около сорока километров, ровно сорок две минуты пути. Инга Мари была в элегантном и очень дорогом наряде. По дороге она читала утренние газеты, полные репортажей о похищении. На первых страницах все газеты поместили в рамках объявление, что некто назначил 50 000 крон тому, кто предоставит информацию, обеспечивающую Кристине Сундлин и Анни Богрен безопасное возвращение домой. «Пятьдесят тысяч — это деньги», — подумала Инга Мари.