Ткаченко показалась теперь Виктору почему-то неприятной. Представился противным и сон, под сладким ощущением которого он утром открыл глаза.

…Как-то совсем по-новому всплыла в памяти встреча с Витольдом Пахманом. Встреча в тот самый вечер, когда он вышел от Анки, взволнованный ее страдальческими вскриками и раздраженный ее упрямством, неуступчивостью, наконец, своим собственным отказом от Анкиных ласк, которые потом она ему предлагала. Но это было так страшно…

Анка жила на Рыбарже, недалеко от вокзала. Виктор собирался снять для нее квартиру поближе к «прамену», лечебному источнику. И вот замыслы его разрушились. Шевельнулось даже какое-то недоброе чувство: пусть теперь Мацек о ней заботится. Или. если Анка хочет лечиться, пусть по-прежнему топает ножками чуть не два километра.

Он рассчитывал, что останется ночевать в Карловых Варах, и не поинтересовался, когда уходит вечерний поезд. Оказалось, только что отправлен, и теперь нужно ждать почтовый состав из Хеба, который пройдет около полуночи. Других поездов до утра не будет.

Виктор выпил в вокзальном баре кружку пива. Отвратительного, совсем не такого, что было постоянно в доме папы Йозефа с собственного завода. Послонялся по вонючему перрону, насквозь пропитанному запахами мазута и дыма от брикетных бурых углей. Бесцельно прошел к мосту через Огрже. Он всегда любовался светлыми, чистыми струями этой реки. Теперь она показалась ему грязным, мутным потоком. Чуть слышно доносились звуки духового оркестра — по вечерам под колоннадой игрались военные марши. Дирижировал бравый генлейновец, немец, время от времени выкрикивая в публику партийные лозунги, обращенные к судетскому землячеству.

Военная музыка своими раскатами меди всегда тревожно отзывалась у Виктора в груди, И демонически притягивала, к себе. Хотелось шагать и шагать под ее беспощадные ритмы, приказывающие двигаться вперед.

Он подчинился. Пересек площадь у городского крытого рынка, похожего с фасада в вечернем свете на театральное здание; и вышел на берег Теплы.

Здесь горели редкие фонари, и, если под ними приглядеться внимательнее, в небольших глубинах речки можно было увидеть стайки спящих форелей, тихо шевелящих красивыми хвостиками. Виктор несколько минут бездумно полюбовался рыбками и пошел дальше. Ему было холодно. Ничто не радовало.

Так он добрался до колоннады. Гуляние, по-видимому, уже заканчивалось, оркестр доигрывал последний марш. Тонкими ручейками из-под высокой кровли, воздвигнутой на круглых массивных столбах, растекалась публика. И Виктор подумал, что теперь, пожалуй, стоит дойти до ресторана Пуппа и там как следует поужинать. Все равно нужно где-то убить время. И не торчать… же до полуночи на вонючем вокзале, потягивая прокисшее пиво.

Вдруг кто-то грубо хлопнул его по плечу..

— Сташек! Погоди!

Он обернулся. Витольд Пахман. В блестящем кожаном пальто, плотно стянутом широким поясом, в сапогах и весь какой-то тугой и подтянутый, источающий запах табака и крепкого одеколона, он стоял, покровительственно улыбаясь, словно Виктор был его подчиненным.

— Витольд?… Пахман?…

Они так давно не встречались, что Виктор не знал, как его называть. По имени. По фамилии. А может быть, и «пан Пахман»?

— Сташек, я рад тебя видеть, — сказал Пахман. Слегка наклонился к нему. Виктор почувствовал еще и запах вина. — Да, я рад. Но не особенно. Лучше бы нам встретиться не в Карловых Варах.

— Почему? — в растерянности пробормотал Виктор. — Это чудесное место!

— Для тех, кто приезжает сюда во имя высоких целей. А ты, Сташек, я знаю, путаешься с этой еврейкой и устроил ее где-то здесь.

И Виктора снова охватило злое чувство ревности и недоброжелательства к Анке.

— Было время, я Руберову любил, Пахман! — воскликнул он в раздражении. — А теперь с ней путается Мацек. И мне до нее нет никакого дела.

— А-а — протянул Пахман. — Это для меня новость. С известной выгодой и для тебя. Ты правильно поступил, если действительно порвал с Руберовой окончательно. Но разве этот… «испанец» из своей «родной» страны уже вернулся? Ты назвал Мацека.

— Мне нет никакого дела и до Мацека, — с прежним ожесточением сказал Виктор. — Но если Руберова путается с ним и со Шпеткой, так, вероятно, обычным земным способом. А для этого Мацеку необходимо быть здесь.

— Но ведь ты тоже оказался здесь. И похоже, не для того только, чтобы послушать военную музыку, — возразил Пахман. — Я предположил бы, что твоя сладкая ночь еще впереди, если бы ты не рассказывал мне все это с достаточно злым лицом. Куда же ты идешь в таком случае?

— Иду к Пуппу! Хотел поужинать, но теперь, вероятно, еще и напьюсь.

Пахман понимающе кивнул головой, взял его под руку.

— Могу составить тебе компанию, Сташек. Но только до прихода хебского поезда. Мне нужно встретить друзей.

— Я сам уезжаю с этим поездом в Прагу.

— О, тогда все совпадает! Мы хорошо проведем время.

Они сидели в ресторане и пили. Много пили. И языки развязались у обоих. Не припомнить точно, о чем тогда говорили. Но кое-что все же осталось в памяти.

…Пахман все время допытывался, что знает Вацлав насчет «испанцев» — Шпетки и Мацека — и их связей с Руберовой. Виктор ковырял вилкой сочный кусок мяса, поворачивал на все стороны: есть ему уже не хотелось.

— Откуда я это знаю, я только что приехал из Парижа! — пьяно вскрикивал он. — Меня это совсем не интересует. Они все коммунисты. Какое мне дело до них! Наверно, они собираются у Анки на Рыбарже. Дурак, я сам там ей нашел хорошую квартиру, а хотел сейчас снять и еще лучше. Черт с ними, пусть… Пусть собираются, вооружаются, в Испании они хорошо научились стрелять…

— Мы тоже стрелять умеем. — Пахман, как молотом, тяжелым кулаком бил по столу. — И мы стреляем лучше. Поэтому они и… — Пахман ввернул крепкое словцо, — …в этой Испании. Все интербригады там будут скоро распущены. Полное невмешательство. И тогда… — Он захохотал: — Да здравствует невмешательство! А ты сказал: они вооружаются. Ты видел Мацека, ты видел Шпетку?

— Мне говорила Руберова.

— Руберова… — Язык у Пахмана стал заплетаться. — Сташек, я спрашиваю: зачем ты ходишь к этой еврейке? Зачем ты привез ее в наши Судеты?

— Она опасно больна. Ей надо лечиться. Теперь мне все равно. Она меня выгнала… Я не знаю никакой Руберовой.

— Выгнала?… Она тебя выгнала… Т-ты после этого знаешь кто?… Ты вонючий чех… Нет, ты даже не чех, ты русский. И даже не русский. Ты черт знает что! Когда Судеты опять станут нашими… Сташек, не приезжай сюда!

— Судеты и сейчас наши, я тебя, Пахман, не понимаю. — Он трудно соображал. — И почему я не могу приехать?

— Судеты немецкие. А ты… ты коммунист, раз ты не хочешь этого и водишься с евреями…

— Пахман! Но ведь ты, как и я, чех и…

— К черту! Я немец. Хайль Гитлер! — Он выбросил над столом правую руку. Потребовал с угрозой: — Повтори!