И осеклась, сообразив, что проболталась, что незачем ей было рассказывать то, о чем сам Бурмакин посчитал необходимым умолчать.

А Виктора от слова «Испания» сразу бросило в жар. Оно связалось с недавними воспоминаниями об Анке, о Шпетке и Мацеке и вообще с политическими страстями, раскаляющими сейчас весь мир, страстями, которые всегда были ему так нежеланны, потому что трудно было от них увиливать, а какой стороны вернее придерживаться, он не знал.

Завтракали торопливо и весело. Прибежал дежурный и сообщил, что удалось связаться с Иркутском. Есть возможность обойти быстро развивающийся циклон стороной. Если не задержаться с вылетом, взять южнее.

Первый пилот, совсем молодой, его вчера как следует не успел разглядеть Виктор, удовлетворенно потер руки:

— Нам бы только небо открыли, а там мы и сами дорогу найдем!

Оказалось, что он по этой воздушной трассе летит не первый раз и очень любит ее. Хорошие ориентиры: линия железной дороги, а поперек пути — большие реки.

Тайга? Ну что же, тайга сверху — очень красиво. Особенно Саяны, если уклониться подальше на юг.

— А вот еще Хамар Дабан за Байкалом, вот красотища! — восторгался он. — Жаль, что наш гость летит только до Иркутска. Я бы из кабины своей Байкал ему показал.

— Господин Сташек, закусывайте плотнее, — советовала Стекольникова, Горячей пищи до иркутских ресторанов не будет. Есть настроение — и выпейте, по-вчерашнему. Вы были просто молодцом.

Она Виктору теперь не казалась совсем уж безобразной, черствой, неприветливой. Отдохнула за ночь и посветлела. А может быть, подумалось ему, и ослабло душевное напряжение. Наверно, быть сопровождающим при иностранце здесь, в России, не так-то просто. Чувство ответственности. Создай ему все удобства, окружи вниманием и заботой, а сама не скажи лишнего слова. То-то она так была молчалива.

— Пани Стекольникова, я принимаю с благодарностью ваши наставления. Аппетит у меня превосходный. Все очень вкусно. Могу и выпить. Но для этого все должно быть по-вчерашнему. — Он выразительно посмотрел на Ткаченко.

Та лукаво вздохнула, налила по полстакана водки ему и себе, чокнулась.

— За ваше здоровье, Вацлав! Все остальные, поняла я за ужином, совсем безнадежны. И пусть.

— И пусть! Только мы с вами, пани Ирена, будем здоровы. Извините, пожалуйста; пани Стекольникова! Извините все, господа!

Он почувствовал, опрокинув стакан, что равновесие, наступившее после опохмеления в одиночку, нарушено. Эта порция водки снова бьет ему в голову, туманит сознание. Однако он ухарски улыбнулся. И даже не проследил за ловким движением Ткаченко, каким та отставила свой стакан в сторону.

— Друзья! У нас осталось очень мало времени, — напомнил Бурмакин. — Я никого не тороплю, но ровно через десять минут мы взлетаем.

За окном снова заработали моторы, и стекла в окне отозвались тонким звоном.

По летному полю Виктор шел, словно на пружинах, так легко и приятно было ему. Над лесом слабо желтилась заря. Выше лежали тусклые серые тучи. И, как вчера вечером, сыпалась с неба мелкая изморозь. Но было совсем не холодно. Может быть, это зависело и от выпитой водки, и от прекрасного настроения. Лицо у Виктора пылало.

Ткаченко мурлыкала вчерашнюю песенку, только без слов. А когда они оказались на середине пути между домом и самолетом, вдруг отбежала в сторону, шаркнула подошвами и покатилась по гладкому ледку, заливисто смеясь.

Ах, черт возьми, ведь дразнит, дразнит!.. Виктор с легкой грустинкой подумал, что веселому путешествию скоро придет конец. И вряд ли ему удастся хотя бы еще разок прикоснуться губами к свежим, прохладным щекам пани Ирены.

В самолете разговаривать Виктору не хотелось, тяжело было кричать сквозь грохот моторов. У него еще после вчерашнего спора с Тимофеем немного саднило в горле. И лучше всего бы устроиться среди мягких тюков где-то так, чтобы можно было спокойно лежать, а заодно тихонько любоваться приятным личиком Ткаченко.

Но возле него сразу же оказался Тимофей, сел вплотную.

— Знаешь, Виктор, — сказал он, морщась от шума, — вчера у нас с тобой какой-то беспорядочный и во многом абстрактный был разговор. А больше нам вдвоем побыть, как видишь, и не довелось. Я рано встал, бродил по морозцу и много раздумывал о нашей встрече. Вечером мы уже расстанемся. Но мне хотелось бы кой в чем поставить точки над «i». По-военному, что ли, привык к дисциплине во всем. В том числе и в мышлении.

— Давай, давай, полковник, командуй: «Смирно!» — вяло отозвался Виктор. Он боялся, что снова начнется затяжной спор. И прибавил, словно бы вскользь: — Между прочим, мой тесть, генерал Грудка, по этой части совсем недисциплинированный человек. Видимо, дисциплина мышления не обязательное свойство военных.

Виктор прибавил это для вящего эффекта: вот как непринужденно отзывается он об умственных способностях известного генерала!

— Мне хотелось бы, Виктор, прежде всего выяснить, кто мы: родственники, друзья, знакомые или случайно встретившиеся люди? — Тимофей не придал никакого значения игривым словам Виктора. Говорил очень серьезно. — Что я должен рассказать Людмиле? Я понял, ты ведь не стремишься повидаться с ней.

— А ты сам, к какой категории нас относишь?

— Что ж, я готов, если ты этого пожелаешь, отнести нас ко всем четырем категориям одновременно. Два знакомых человека, связанных прежней дружбой и нынешним родством, случайно встретились в дороге.

— И тогда придется множить твои вопросы бесконечно, — прибавил Виктор. — Почему я не стремлюсь повидаться с сестрой? Почему я раньше не пытался ее разыскивать? Будем ли мы переписываться с тобой? И так далее. Может быть, нам достаточно будет одной категории: случайных попутчиков? Разумеется, после того, как в Иркутске мы попрощаемся. Ведь здесь же, сейчас я не могу отрицать, что мы и родственники, и друзья, и, конечно, знакомые. Не думаю, что пути наши сойдутся и еще где-нибудь. А коль так, мы не больше как случайные попутчики. И тому и другому проще и легче. Как ты должен будешь рассказывать о нашей встрече Людмиле? Как найдешь нужным. Но мне кажется правильнее — ничего и никак. Вряд ли ты станешь рассказывать ей о Стекольниковой или Ткаченко. Вот причисли и меня к безликим твоим спутникам. Или так: летел с нами какой-то чех…

Виктор все это говорил с настойчивостью. Ничего интересного в будущем встреча с Тимофеем ему не сулила, и уж сам-то он, безусловно, дома о ней рассказывать. Густе не будет.

А Тимофей сидел, потирая ладонью подбородок. Хмурился.

— Мне как-то не думалось, Виктор, ни вчера, ни сегодня о том, что проще и легче, — проговорил он. — Жизнь, она жизнь и есть, какая сложится — трудная или легкая. И у меня совершенно не укладывается в сознании, что ее таким вот способом можно регулировать. Для личного удобства. Все-таки Люда моя жена, а ты ее брат. Это изменить никак нельзя…