экран: как доходяги, ревниво косясь на соперников, дежурят у кухонного крыльца, ожидая, когда понесут отходы в помойку. Как они бросаются, дерутся, ищут рыбью голову, кость, овощные очистки. И как один доходяга гибнет в этой свалке убитый. И как потом эти отбросы они моют, варят и едят». Принудительный труд, каким бы ни были его мотивы, оказывается для заключённого лишь одним из способов стирания личности, приведения к максимально рабскому покорному состоянию. И в этих стёртых человеческих контурах можно увидеть что-то общее.

В главе «Зэки как нация», написанной от лица вымышленного марксиста-естествоиспытателя Фан Фаныча, Солженицын приходит к выводу: коммунистический эксперимент удался, в заключённых действительно можно увидеть новый класс общества, возможно даже особый биологический тип – или отдельную нацию. Опираясь на сталинское определение нации, Фан Фаныч, подобно антропологу, изучающему туземные племена, описывает признаки этой этнической группы: «общность психологии зэков, единообразие их жизненного поведения, даже единство философских взглядов, о чём можно только мечтать другим народам». Отношение к работе: «не вкалывать, а "ковыряться", не мантулить, а кантоваться, филонить (то есть не работать всё равно)». Отношение к начальству: послушание, смешанное с презрением. Иерархия ценностей: пайка, махорка, баланда. Дают – бери, бьют – беги. Не верь, не бойся, не проси. Умри ты сегодня, а я завтра. Результатом «перековки» оказывается новый тип человека – вырванного из всех социальных связей, раздавленного психически и физически, находящегося на грани выживания.

И вместе с тем Солженицын не останавливается на этой трагической констатации. Здесь снова, как и в полемике вокруг «Одного дня Ивана Денисовича», проявляются его разногласия с Варламом Шаламовым; последний, как известно, считал, что разговор о том, можно ли остаться в лагере человеком, полностью лишён смысла: «Убеждён, что лагерь – весь – отрицательная школа, даже час провести в нём нельзя – это час растления. Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать». Солженицын же ставит этот тезис под сомнение, отдавая целую четвёртую часть книги, «Душа и колючая проволока», попыткам ответить на вопросы: «Неужели же в лагере безнадёжно устоять? И больше того: неужели в лагере нельзя возвыситься душой?» Солженицын рассказывает здесь о людях, оставшихся несломленными и перед лицом смерти, о силе, которую даёт вера, о тонкой границе между добром и злом, которую заключённый находит в своём сердце. «Происходит в некотором роде "второе рождение" человека в обстановке абсолютной обездоленности. Человек может возродиться или выродиться, он на распутье»[1126]. Именно на пределе неволи, по Солженицыну, возможно открыть в себе тайную свободу – способность не притворяться, не «идти в ногу со временем», не встраиваться в советское общество с его искривлённой шкалой ценностей, одинаково бесстрастно относиться к удачам и лишениям. Народная пословица, которую приводит писатель в этой главе, будто вбирает в себя весь опыт стоической мудрости: «Не радуйся нашедши, не плачь потеряв».

Насколько лагеря были оправданы экономически?

Размах системы советских лагерей невозможно объяснить только необходимостью подавления «враждебных классов» и поддержания железной дисциплины, которая основана на страхе: «Набор в лагеря явно превосходил политические нужды, превосходил нужды террора – он соразмерялся (может быть, только в сталинской голове) с экономическими замыслами». Принудительный труд заключённых был необходимым инструментом форсированной индустриализации:

…Государству, задумавшему окрепнуть в короткий срок… и не потребляя ничего извне, нужна была рабочая сила: а) предельно дешёвая, а лучше – бесплатная; б) неприхотливая, готовая к перегону с места на место в любой день, свободная от семьи, не требующая ни устроенного жилья, ни школ, ни больниц, а на какое-то время – ни кухни, ни бани. Добыть такую рабочую силу можно было лишь глотая своих сыновей.

В общей схеме индустриализации труд заключённых используется в первую очередь на двух направлениях: строительство крупных промышленных объектов и добыча сырья и ископаемых (лес, золото, руда), которые можно экспортировать на Запад, чтобы купить оборудование для новых заводов. В обоих случаях принудительный труд оказывается незаменим потому, что условия труда на подобных объектах слишком тяжелы для свободного работника (даже в той степени свободы, которую допускает социалистическое государство): «Для работ унизительных и особо тяжёлых… вот для чего пришёлся труд зэков. Для работ в отдалённых диких местностях, где много лет можно будет не строить жилья, школ, больниц и магазинов. Для работ кайлом и лопатой – в расцвете Двадцатого века. Для воздвижения великих строек социализма, когда к этому нет ещё экономических средств». Сегодняшние защитники Сталина как «эффективного менеджера» доказывают, что использование труда заключённых было оправдано экономическими интересами страны: заключёнными построено более 300 крупных объектов промышленности – Норильский горно-металлургический комбинат, Челябинский и Нижнетагильский металлургические заводы, каналы, железные дороги, электростанции и целые города – Комсомольск-на-Амуре, Воркута, Находка, Ухта; во второй половине 1930-х силами зэков добывается всё золото в стране.

Дом у Калужской заставы, на строительстве которого работал заключённый Солженицын. 1957 год[1127]

И тем не менее даже с сугубо прагматической точки зрения труд заключённых оказывается крайне неэффективен.

Всё, что лагерники делают для родного государства, – откровенная и высшая халтура: сделанные ими кирпичи можно ломать руками, краска с панелей облезает, штукатурка отваливается, столбы падают, столы качаются, ножки отскакивают, ручки отрываются. Везде – недосмотры и ошибки.

Низкая квалификация работающих и постоянно ломающиеся машины компенсируются лишь неограниченностью трудового ресурса в ГУЛАГе: на строительство, добычу или вырубку можно бросить любое количество заключённых, заставив их работать до изнеможения. Но и этот труд оказывается дорог в содержании: бесплатную рабочую силу необходимо охранять, принуждать и обеспечивать – лагерная охрана сопоставима по численности с самими заключёнными. Уже с конца 1920-х годов от учреждений ГУЛАГа требуют выхода на самоокупаемость, с этим связаны многочисленные приписки и «тухта» в отчётности, но задача так и не будет достигнута: осенью 1950 года министр внутренних дел Сергей Круглов докладывает Лаврентию Берии, что «средняя стоимость содержания заключённых на строительстве в системе МВД выше среднего заработка вольнонаёмных рабочих»[1128]. Труд заключённых в ГУЛАГе порой оказывался не только неэффективным, но и попросту бессмысленным: ошибки в планировании (всегда идущие рука об руку с использованием даровой рабочей силы) приводили к появлению шахт, чью руду невозможно использовать из-за низкого содержания металла, лесозаготовок, с которых невозможно вывезти лес, железных дорог, которые никуда не ведут. Самый вопиющий пример такого рода – железная дорога от Игарки на Енисее к Салехарду в устье Оби, которую начинают строить в конце 1940-х. Работы ведутся в тяжелейших условиях: страшные морозы зимой и трясина летом, пути прогибаются, паровозы сходят с рельсов, заключённые работают по 11 часов – и их число на пике строительства достигает 120 000. Порт на мысе Каменном в Обской губе, к которому должна привести дорога, построить невозможно: глубина слишком мала для морских судов, а грунт слишком слаб для больших зданий. После смерти Сталина строительство останавливается навсегда, к этому времени заключённые успевают построить 600 километров дороги из запланированных 1300, порт существует только на бумаге. Строительство дороги, ведущей в никуда, обошлось в 40 миллиардов рублей и десятки тысяч жизней[1129].

И это ещё одна важная поправка к расчётам эффективности ГУЛАГа: в них никогда не учитывается цена страданий и смерти.

Как удавалось держать в подчинении такую массу людей?

Организация труда заключённых в ГУЛАГе держалась не только на страхе и физическом принуждении – важное место в ней занимали своеобразные экономические стимулы. Выполнение плана или норм выработки в этой системе не просто влияет на размер оплаты или поощрений, от них зависит само физическое выживание заключённого. Солженицын называет автором этой системы Нафталия Френкеля – бывшего теневого предпринимателя из Одессы, который в 1924 году попадает на Соловки как заключённый, но мгновенно становится начальником экономического отдела, а потом и начальником работ на строительстве Беломорканала. По идее Френкеля, впоследствии распространённой на весь ГУЛАГ, заключённых необходимо разделить на несколько категорий в зависимости от их физических способностей, назначить им разные нормы труда и привязать размеры питания к выполнению этих нормативов. Как отмечает в своей работе Энн Эпплбаум, «эта система очень быстро разделяла лагерников на тех, кто выживет, и тех, кто нет». Пайки по низшей категории, которую получали инвалиды, было едва достаточно для выживания