– Нет, – говорит Лена.

– Что «Нет»?

– Ты не говорил.

– Да, в 05 часов 54 минуты. Я закрываю глаза и вижу эти четыре зеленые цифры электронного хронометра. Еще бы минута и было бы три пятерки. Мы удовлетворились и тем, что сумма всех цифр составляет пятерку. Пятерка! Значит, сработали мы отлично! Это был день нашей славы! Нетерпеливый мальчуган рвался наружу, покорять мир, подчинять его коммунизмом, подминать. Конечно же, как только проявились первые признаки родов (замигали лампочки, запиликали датчики, зажужжали системы препровождения плода), мы дружно перебрались в родильное отделение. Никто глаз не сомкнул до утра. Когда принимавшая роды Юля ловким движением отсекла пуповину и, как и полагается, шлепнула карапуза ладошкой по тугой розовой попе, он тотчас разразился всевселенским веселым криком, оповестившим мир о рождении новой эры. И в ту же секунду тихо грянуло наше краткое «ура»! Даже султан прокричал его на русский лад. У меня от волнения подкашивались ноги.

– Кому пуповину?!

Тотчас вырос лес рук.

– Возьмите кровь в криобанк, – сказал Жора, – а потом делите.

Юля усадила вождя на свою ладошку и, поддерживая его другой рукой за правую ручку, поднесла мне под самый нос, мол, смотри – мальчик. Будто я был полноправным отцом этого дитяти, который наконец заполучил желанного наследника.

– Пацан, – произнес Стае так, словно кто-то из нас сомневался в рождении мальчика.

Мое сладкое волнение тотчас передалось и другим.

– Где елей, где мирра, где дары волхвов? Кто оповестит мир о приходе мессии?..

Конечно же, это было событие, сопоставимое разве что с рождением Иисуса Христа. Пришел и на нашу улицу праздник!

Вскоре младенцы посыпались, как пшено из куля. Тома едва успевала переводить дух. Не покладая рук, она принимала роды, привычно шлепая новорожденных ладошкой по попе, привычно вырывая из их беззубых сморщенных ртов первый крик. Мы привычно и дружно сотрясали воздух кратким негромким «ура» и привычно открывали шампанское. А когда Тома сбилась с ног, ее дело взяли на себя и другие женщины. Конвейер работал круглосуточно и бесперебойно. Жора с нетерпением ждал появления Нефертити, и когда пришло ее время появиться на свет, он сам закатал рукава и, как заправская акушерка, сам принял девочку в свои огромные надежные ладони. Работа спорилась. Бесспорно было только то, что лед тронулся. Мы были без ума от успеха. Потом радость стала привычной, и наше «ура» слышалось постоянно, будто целая армия шла в наступление. А спустя какое-то время наши глотки, совсем обессилев, прохудились, дали течь. Из них вырывались только хрипы, а вскоре и они попритихли. Пришло время абсолютной тишины, если не считать щелкания и жужжания каких-то датчиков и легкой прохладной небесной музыки, тихо льющейся из динамиков. Не покладая рук, мы делали свое дело, не покладая ног, мы старались как только могли. Теперь мы знали определенно: начало положено, новый мир начинается. Как и следовало ожидать, все трудное для нас стало привычным, а привычное вскоре стало прекрасным.

До сих пор не верю глазам своим, – говорила Ася.

Мы хорошо постарались, – радовалась Тамара.

– Я тебя очень люблю, – улучив момент, прошептала мне на ухо Аня, – ты – чудо!..

– Вот видишь!..

Это было своевременное и приятное признание, так как вот уже больше месяца мы с Аней не имели возможности перекинуться словом. Я просто с ног валился, и своим признанием Аня крепко меня поддержала. Нет в мире лучшего средства для поднятия духа, чем признание любимой женщины.

Но нас и попрекали.

– Вы настолько далеко зашли в своих желаниях отличиться, – бурчал Ушков, – что забыли об ответственности перед людьми.

– Слав, ну скажи, о какой ответственности ты говоришь? – недовольствовал в свою очередь Шут, – ты всегда отличался тем, что…

– Перестаньте!..

С появлением Шута (он нашел-таки нас!) перепалка снова возобновилась. Ушков пристально посмотрел на Шута сквозь холодные и, казалось, злые стекла очков, выдержал паузу и произнес свое традиционное:

– Я же просил вас…

Он окинул всех уже спокойным и почти равнодушным взглядом.

– … просил не говорить горбатому, что он горбат.

Этим он как бы признавал свое неучастие в нашем деле, свою отстраненность. Может быть, так он себя подстраховывал: мало ли…

– Горбатого, – сказал тогда Жора, – могила исправит.

Ушков как бы сердился на нас за наш успех. Но ведь и он был соучастником этого успеха! Он прекрасно это и сам понимал. Его тщательность и щепетильность, его нежная забота о клеточках и то усердие, с каким он наставлял каждого из нас, допекая своей угрюмой мелочностью, я бы сказал филигранной проникновенностью в суть наших неуклюжих телодвижений, все это делало его незаменимым и всегда востребованным. И каждый, каждый, что там греха таить, каждый в душе был ему благодарен. Да что там благодарен – мы просто валялись у него в ногах. Так бывает…

А Юра с момента появления на свет Ленина не проронил ни слова. Он не принимал никакого участия в родах. Юра облюбовал себе укромный уголок у окна и, сидя в кресле, немигающим взглядом сквозь щель в жалюзи смотрел на океан. Казалось, он спал с открытыми глазами. Время от времени он надвигал на глаза со лба очки и бросал короткий взгляд на приборы контроля. Затем снова засыпал, не закрывая глаз.

Только Жора ничему не удивлялся.

– Я – лучший, – только и сказал он, – определенно.

К чему он это сказал, было не вполне ясно. Он всегда был эгоцентриком, оставаясь при этом космополитом. И мир для него был лишь воздушным шаром. Даже шариком. Что его еще отличало от нас: он мог работать сутками, не отдыхая. Да, его трудолюбие было достойно восхищения. Если меня даже подвесить на крюк за ребро, говорил Жора, я все равно буду работать. Как-то он всерьез заговорил о том, что неплохо было бы увеличить сутки часов этак до тридцати-сорока. У кого-то он вычитал, что некий старец настаивал для поддержания душевного равновесия дважды в день делать то, что вызывает у тебя отвращение. Я терпеть не могу, сказал Жора, засыпать и затем просыпаться. Мы только посмеялись, а он искренне сокрушался. И еще: если ему удавалось, он спал по пятнадцать минут, затем ровно четыре часа работал, затем снова на пятнадцать минут впадал в спячку и снова работал… И так – целыми сутками! Не выглядывая в окно: что там – день или ночь?

– Юр, – нарушила вдруг тишину Юлия, – ты как вроде бы и не очень доволен?!. В чем, собственно, дело?..

Юра развернул свое кресло так, чтобы видеть всех разом.

– Если быть до конца справедливыми и выбирать самых-самых из всех знаменитостей, – сказал он, – мы должны клонировать и товарища Сталина.

– Сталина?!

– Этого рябого?..

– Этого сухорукого?..

– Труса?..