Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она немного посидела в холодной темноте за кухонным столом, слушая дождь и предаваясь воспоминаниям. Потом включила свет, открыла бутылку и развела огонь в дровяной печи. А дождь все шел и шел.
Та, которая была и ее матерью, и Анабел Лэрд, пришла домой в девять пятнадцать с продуктами в матерчатой сумке. Остановившись в двери, она смотрела на Пип и молчала. Под курткой с капюшоном на ней было старое платье, которое Пип любила и, если честно, не прочь была бы носить сама. Уютное, выцветшее серовато-коричневое хлопчатобумажное платье с длинными рукавами и множеством пуговиц – этакое платье советской работницы. В свое время, если бы она попросила, мать, вероятно, отдала бы ей платье, но у матери имелось так мало такого, на что можно было позариться, что лишить ее хоть чего-то из этого было немыслимо.
– Вот я и приехала, – сказала Пип.
– Вижу.
– Я знаю, ты не любишь пить спиртное, но сегодня подходящий вечер, чтобы сделать исключение.
– Нет, спасибо.
Женщина, которая была и ее матерью, и Анабел, повесила куртку у двери, поставила сумку и пошла в глубь дома. Пип услышала, как закрылась дверь ванной. Прошло минут десять, прежде чем она поняла, что мать не хочет выходить, что она там прячется.
Она подошла к двери из простых досок с поперечинами и постучала.
– Мама.
Ответа не было, но мать не заперла дверь на крючок. Пип вошла и увидела, что мать сидит на цементном полу крохотного душа, подтянув колени к подбородку и глядя прямо перед собой.
– Не надо тут сидеть, – сказала Пип.
Она села на корточки и тронула мать за руку. Та ее отдернула.
– Знаешь что? – промолвила Пип. – Я тоже на тебя злюсь. Поэтому не думай, что злость тебе что-нибудь даст.
Мать дышала ртом, глаза были широко открыты.
– Я не сержусь на тебя, – сказала она. – Я… – Она покачала головой. – Я знала, что это случится. Я знала, что, как бы я ни была осторожна, когда-нибудь это произойдет.
– Что произойдет? Что я приеду с желанием с тобой поговорить, начистоту поговорить, и восстановить между нами связь? Ведь я приехала именно для этого.
– Я знала это так же твердо, как собственное имя.
– Кстати, назови свое имя. Может быть, с этого и начнем? Пошли посидим вместе на кухне.
Мать снова покачала головой.
– Я привыкаю быть одна. Я и забыла, как это трудно. Очень трудно, даже трудней на этот раз, намного трудней – ведь ты столько радости мне принесла. Но можно заставить себя поступаться своими желаниями. Я учусь этому снова. Делаю успехи.
– Так мне что, уйти сейчас? Ты этого хочешь?
– Ты уже ушла.
– Ушла, но вот я вернулась, ты не замечаешь?
– Из чувства долга, – промолвила мать. – Или из жалости. Или потому, что злишься. Я не виню тебя, Пьюрити. Просто я говорю, что смогу прожить и без тебя. Все, что у нас есть, временное: радость, страдания, всё. Ты была добрым ребенком, ты очень долго приносила мне радость. И, видимо, хватит. Я не имею права ничего больше требовать.
– Мама. Перестань так разговаривать. Мне нужно, чтобы ты была в моей жизни. Ты для меня самый важный человек на свете. Пожалуйста, выйди из своего буддийского кокона, и давай поговорим как взрослые люди.
– А если я не стану, что тогда? – Мать слабо улыбнулась. – Опять уедешь?
– Тогда – сама не знаю что. Буду царапаться, за волосы тебя таскать.
В том, что мать это не позабавило, ничего нового не было.
– Я уже не так боюсь твоего ухода, – сказала она. – Мне долго казалось, что это будет смерти подобно. Но нет, это не смерть. С некоторых пор настоящая смерть для меня – это пытаться тебя удержать.
Пип вздохнула.
– Ты знаешь, если честно – я многое буду рада оставить в прошлом. То, что ты звала меня котенком, то, что я не могла закончить с тобой телефонный разговор. Я стала намного старше. Ты не поверишь, насколько старше. И что, ты не хочешь знать, какая я теперь? Я – все та же я и в то же время другая. Я что, тебя больше не интересую? Ты-то меня по-прежнему интересуешь.
Мать повернула голову и посмотрела на нее пустым взглядом.
– Какая ты теперь?
– Не знаю. У меня настоящий бойфренд – это одно. Мне кажется, я его люблю.
– Мило.
– Так, а теперь другое. Важное. Я знаю твое настоящее имя.
– Я в этом не сомневалась.
– Скажешь его мне сама?
– Нет. Ни за что.
– Ты должна его произнести. Ты все мне должна рассказать, потому что я твоя дочь и не могу находиться с тобой в одной комнате, если все, что мы делаем, – сплошная ложь.
Мать грациозно встала, гибкая благодаря медитативным упражнениям, но, вставая, задела головой полочку для шампуней, и один флакон полетел на пол. Она сердито бросилась вон из душевого отсека, споткнулась о Пип и выбежала из ванной.
– Мама! – Пип поспешила за ней.
– С этой частью тебя я не хочу иметь ничего общего.
– С какой частью?
Мать резко обернулась. Ее лицо было не лицо, а чистое страдание.
– Уходи! Уходи! Оставьте меня в покое, оба! Ради бога, умоляю, просто оставьте меня в покое!
Пип с ужасом увидела, как та, которая теперь, казалось, всецело была Анабел, рухнула на кровать, натянула на голову одеяло и с громким мучительным плачем принялась лежа раскачиваться взад-вперед. Пип не ждала, что будет легко, но это было чересчур по любым меркам. Она отправилась на кухню и осушила стакан вина. Потом вернулась на веранду, подошла к кровати, отодвинула одеяло в сторону, легла позади матери и обняла ее. Она зарылась лицом в густые материнские волосы и ощутила ее запах, самый явственный из всех запахов, ни на что не похожий. Ткань серовато-коричневого платья была мягкая от сотни стирок. Мало-помалу плач утихал, сменяясь всхлипываниями. Дождь стучал по крыше веранды.
– Извини, – сказала Пип. – Извини, но я не могу просто взять и уйти. Я знаю, что тебе трудно, но ты меня родила, и тебе придется теперь иметь со мной дело. Это моя цель. Я твоя реальность.
Мать молчала.
Оба?
Пип понизила голос до шепота.
– Ты все еще его любишь?
Она почувствовала, как мать напряглась.
– Мне кажется, он по-прежнему тебя любит.
Мать судорожно втянула воздух и не выдыхала.
– Значит, должен найтись способ двигаться дальше, – сказала Пип. – Должен найтись способ простить и двигаться дальше. Без этого я не уеду.
Добиться того, чтобы мать рассказала свою историю, Пип сумела утром, дав ей понять, будто услышала от Тома его версию; она верно сообразила, что для матери это будет невыносимо. Подробности зачатия мать опустила – сказала только, что оно произошло в последнюю их встречу с Томом; но об остальном она говорила на удивление спокойно и внятно. Пип родилась не 11 июля, а 24 февраля. Роды были естественные, без медикаментов, но с помощью акушерки, и прошли они в убежище для жертв насилия в Риверсайде, Калифорния. До двухлетнего возраста Пип жила с матерью в Бейкерсфилде, где мать работала уборщицей в гостинице. Но потом по чистому невезению (ведь Бейкерсфилд – место малопопулярное) она встретилась там с подругой по колледжу, которая стала задавать слишком много вопросов. Одна женщина, с которой мать познакомилась в убежище, знала про сдающийся домик в горах Санта-Круз, и она перебралась туда с Пип.