– Вот так! Под круглосуточным контролем.

– Но так же нельзя, – мягко запротестовала Ольга. – Ведь у вас здесь служат одни мужчины.

– А вам что – нужны женщины? Вам мужчины и нужны, – мерзко усмехнулся он одной половиной лица. – Вон какие бабенки вымахали! Наверное, еще мужика и не пробовали? Или Распутин с вас пробу уже снял?

Девушки умолкли, словно пришибленные. Татьяна отвернулась, кусая губы, Анастасия смотрела в потолок. Ольга оставалась совершенно невозмутимой – она, как и отец, никогда не теряла самообладания.

– Какую гадость вам еще желательно сказать? – с предельной вежливостью осведомилась она.

Мерзкая усмешка Авдеева переползла на вторую половину его лица.

– Так значит, пробовали? – настойчиво продолжал он допытываться. – И вам всем хватало Гришки? У него… слышь ты, пышка, – обратился он к Анастасии, – не отворачивайся, я к тебе обращаюсь!..

Анастасия не шевельнулась. Она рассматривала потолок с еще большим интересом.

– Правда, что у него орган такой был, что хватало не только на вашу мамашку, а и на всех вас? Ну? Чего молчишь? Признавайся!

Сестры продолжали хранить равнодушное молчание. Они исключили коменданта Авдеева из числа существующих в этом мире субъектов. «Не смотри!» – такой спасительный прием когда-то предложила Ольга. «Помните, как у Гоголя? – сказала она как-то. – Появляется Вий. Требует: «Поднимите мне веки!» И бедный Хома Брут спасается тем, что приказывает себе: «Не смотри на него!»

Сейчас только Татьяна перекрестилась и сказала вверх:

– Господи! Прости ему – не ведает бо что рече!

Анастасия оставила потолок, глянула на Авдеева взглядом, полным презрения и сказала:

– Какая низость! Как вам не стыдно!

Тогда и Ольга спросила Авдеева, по-прежнему ни на капельку не теряя хладнокровия:

– Вы разве не догадываетесь, что произносить такие гадости не достойно нормального человека. А ведь вы, наверное, большевик. У вас и Ленин такой? Я не удивлюсь, если…

Но Авдеев топнул грязным сапогом, с носка которого свалился глиняный комок.

– Арестованная! Прекратить разговорчики! Слушай порядок дня. В шесть подъем. Завтрак в девять. Обед в три – принесут из столовой исполкома. Отбой в десять. Прогулка на территории тюремного сада в одиннадцать часов – на пятнадцать минут.

– Пятнадцать минут?! – воскликнули пораженные девушки.

– Может, и меньше, – ответил Авдеев. – Смотря по поведению заключенных. Днем в кроватях находиться запрещено!

– Так дайте нам кровати, чтобы мы не делали то, что запрещено! – потребовала Анастасия.

– Будут! – пообещал Авдеев. – А может, не будут. Не нужны они вам. Да и чай не баре, а арестанты. И на полу поспите, как простой народ бездомный спит. Попробуйте, как это бывает.

– А вы тоже на полу спите? – наивно поинтересовалась неугомонная Анастасия.

Авдеев смутно посмотрел на нее, чувствуя подвох.

– Тебе-то зачем знать? – осторожно спросил он.

– Ну, скажите!.. Ну скажите!.. – по-детски заканючила Анастасия.

– Мне-то зачем на полу? Я не на полу.

– О-о-о! – с благоговейным уважением проговорила Анастасия. – Так вы – не простой народ. Вы, верно, из бояр будете!

– Разговорчики! – прикрикнул Авдеев. – Отвечать только на мои вопросы!

– Ну, так вы же сейчас не задаете вопросов! – возразила Анастасия. – И потом, что делать, если у нас будет чрезвычайно важный государственный вопрос? Очень важный! – она умоляюще сложила ладошки. – Жизненной необходимости номер один? Можно задать сейчас?

Авдеев подумал.

– Жизненной необходимости? – переспросил он. – Ну, валяй, только быстро!

– Где у вас?.. – она повторила шепотом: – Где у вас место для уединенных размышлений?

– Какие еще, к чертям собачьим, размышления? – рявкнул Авдеев. – Я же тебе русским языком сказал – режим! Нарушать нельзя! Прогулка с одиннадцати – на пятнадцать минут. Нарушения – под страхом экзекуции, – и он с удовольствием повторил: – Экзекуции! Размышляй покудова здесь!

– Она спрашивает, где уборная, – спокойно пояснила Ольга.

Авдеев вспыхнул, но сдержался.

– Там! – указал он на дверь в коридоре. – Ходить туда через комнату охраны. В гальюн – только под конвоем.

– Вы думаете, – наивно спросила Анастасия, – мы сами не справимся?

Авдеев было хохотнул, но тут же рассердился. Однако ничего не сказал и пошел к входу. На пороге обернулся и повторил:

– Режим заключения! Порядок! Расписание! За нарушения буду наказывать.

– Вот он, рай, – вздохнула Анастасия, когда Авдеев исчез.

– Ничего, душа моя, – сказала Ольга. – Привыкнем. Уже через два-три дня привыкнем. Господь даст силы. Он сначала испытывает нас, но потом дает силы. Сколько раз мы уже в этом убеждались!

Она подошла к сидящей на своем матрасе Анастасии, обняла ее за голову, прижала к себе и поцеловала в макушку.

– Ты это уже раньше говорила, – с обидой произнесла Анастасия.

– Я это буду говорить всегда, потому что это правда, – ответила Ольга. – Потому что Господь вечен и милость Его вечна – точно так же, как вечны Его законы: испытание влечет за собой воздаяние, за преступлением всегда следует наказание, а преодоление есть совершенствование души.

– Ох, Олька, мне бы такую сильную веру! – печально произнесла Анастасия. – Я бы горы свернула.

– Вера прорастает и крепнет в душе каждого человека настолько, насколько он этого сам желает, – проговорила Ольга. – Все зависит от тебя. И вера, действительно, горы движет.

– А если я очень хочу, а у меня не получается? – жалобно спросила Анастасия.

– Значит, мало хочешь, плохо хочешь, слабо хочешь… Слабо взыскуешь веры. Как ты хочешь, так и будет.

Татьяна молча накинула поверх ночной сорочки свой простенький светло-фисташковый фланелевый халат до пят, сунула ноги в шлепанцы, с которыми не расставалась еще с Царского Села, открыла несессер, взяла оттуда зубную щетку, мятный эликсир и крошечный кусочек французского мыла, который не давала никому из сестер. Мария и Анастасия постоянно покушались на него, но она ни разу не забыла его в ванной. Глянула на себя в карманное зеркальце, поправила волосы и пошла в туалет – в указанную Авдеевым дверь.

Она отворила ее и застыла в замешательстве. На нее пахнуло тяжелым застарелым и новым махорочным табаком, который сизыми клочьями плавал в комнате. К нему примешивалась вонь грязных портянок и давно не стиранного белья. Запахами отходов человеческой жизни Татьяну смутить было невозможно – она вместе с сестрами и матерью закончила курсы сестер милосердия и прошла нормальную практику: не только бывала в перевязочных, но и сама перевязывала солдатам раны, иногда по нескольку десятков в день. Научилась совершенно равнодушно, как обычное дело, выносить горшки и судна с испражнениями, утешала, как могла, тяжелораненых и умирающих солдат и офицеров. Приходилось ей бывать и в операционной – мать и Ольга были операционными сестрами. Они работали с хирургами четко, невозмутимо, профессионально даже тогда, когда не хватало наркоза и не все из персонала выдерживали вопли и мат несчастных пациентов, у которых отпиливали конечности и из мозгов выковыривали пули и осколки.