Более того, чиновники часто были не без греха, и в их деятельности наблюдалось много недостатков. Многие оказывались педантичными, грубыми, вели себя по-хамски, холодно и замкнуто и до смешного традиционно.

Леонард Вулф говорил: чиновники на Цейлоне никогда не поднимались выше уровня «самой низкой кембриджской псевдокрови» и никто не говорили ни о чем более интересном, чем «служба» или о том, на самом ли деле мистер А. помолвлен с мисс Б[1963]. Марджори Перхам жаловалась на колониального гражданского служащего, разговоры которого «ограничивались спортом, частными привилегированными школами и полками, включая цвет их галстуков»[1964].

Он и ему подобные зачастую оказывались самодовольными, нетерпимыми и реакционными. Получив такую власть и такую свободу, они имели склонность развивать «недостатки безответственных правителей»[1965]. На родине критики вроде Г. Уэллса все больше осуждали частные привилегированные высшие школы за производство кадров «узколобых филистимлян», преданных защите класса и расового престижа. Бернард Шоу объявлял: Итон, Харроу, Винчестер и их более дешевые копии «должны быть стерты с лица земли, а их фундаменты посыпаны солью»[1966]. Э.М. Форстер был шокирован обычной грубостью получивших дорогое образование сахибов по отношению к индусам. Он писал в 1922 г.: «Никогда в истории плохое воспитание не делало такого большого вклада в разложение и разрушение империи»[1967].

Такое враждебное мнение могло подтвердиться во время путешествия из британских владений в Азии на борту плавучих караван-сараев судоходной компании «Пенансьюлар энд Ориентал». Ее флот был безупречен и оформлен в черном и белом цветах. Величественно демонстрировалась эмблема — восходящее солнце.

Этот флот мог служить памятником имперской гордости. Молодые люди, отправляющиеся к месту своего первого назначения, начинали изучать способы и приемы работы, путешествуя в роскоши на судах «Пенансьюлар энд Ориентал». Там всегда настаивали на квазивоенно-морском протоколе и должной субординации для пассажиров второго класса[1968].

Киплинг жаловался, что компания навязывала правила поведения, «будто мы группа каторжан, связанных одной цепью». Она действовала так, будто «вам оказывают милость, позволяя взойти на борт»[1969].

Новые юноши выясняли, что должны отвечать на сигналы горна, которые призывали к таким важным события, как прием пищи, соревнования по теннису на палубе и танцы под популярные мелодии, которые исполнял судовой оркестр. В ресторане были подвешены опахала, создававшие прохладу. Определение социального уровня[1970] являлось искусством. Молодых чиновников вскоре ставили на место (как сказал Талейран, место за столом никогда не лжет).

В курительной комнате, выложенной зелеными плитками, которая напоминала номер люкс на Тотнем-Кортроуд[1971], они обнаруживали, что следует говорить о спорте, это считается хорошим тоном. Не следовало говорить о деньгах, как американцы, или о пиве, как немцы.

Вскоре юноши, словно попугаи, повторяли стандартную точку зрения: «Не следует тратить доброту на чернокожих, это абсолютно бессмысленно. Единственное качество, которое требуется представителю Британии в плане этики — это твердость»[1972]. В кают-компании их знакомили с процедурой подписания расписок за выпитое, которые оплачивались раз в неделю. На самом деле, они за все писали расписки, включая церковные сборы, поскольку европейцы на Востоке редко имели при себе наличные. Один вице-король Индии, лорд Линлитгоу, признался, что никогда в жизни не видел рупию.

В каютах тоже предопределялось определенное поведение: «Аккуратный, невозмутимый имперский англичанин ложится в постель чистым, в пижаме. Он тщательно бреется каждое утро и тщательно чистит свою одежду»[1973].

После Порт-Саида, вероятно, крупнейшего дорожного узла империи, начинающие моряки узнавали: смокинг уступил белому пиджаку для кают-компании, известному, как «отмораживающий задницу». Его носили с крахмальной белой рубашкой, жестким воротником и черными брюками. Несмотря на официальность и соблюдение формальностей, иногда случались выходки и бурное веселье. И другие барьеры преступались благодаря разношерстности публики на борту[1974].

Но условности управляли даже совращением. Девушки, отправлявшиеся на поиски мужа («Рыболовный флот»), были запретным плодом, но уже замужние считались «честной игрой». Среди пахнувших специями зефиров Цейлона разрешалось поддаться магии Востока, очарованию прозрачных вод, коралловых рифов, будто усыпанных драгоценными камнями небес, зеленой листвы, бронзовой кожи.

Никто не представлял великолепный Восток более ярко, чем Джозеф Конрад, но он предупреждал: коварная Немезида ждет гордую расу завоевателей[1975].

Джордж Оруэлл в возрасте девятнадцати лет получил на пути в Рангун порцию таких впечатлений. Это случилось в 1922 г., когда его корабль зашел в Коломбо, сказочное «Королевство Тропических Морей». На причале он к своему ужасе увидел, как сержант полиции пинает одного из кули ногой. Другие пассажиры наблюдали за сценой «совсем без эмоций, если только не со спокойным одобрением. Они были белыми, а кули — «черным». Другими словами, он был недочеловеком»[1976].