Доммес начал беседу с лавины комплиментов фюреру, а затем осторожно затронул проблему того, как тот думает решить вопрос о своем преемнике. Гитлер ответил длинным монологом, который чем дальше, тем больше принимал форму обычной антиеврейской проповеди. Как докладывал позднее эмиссар Вильгельма своему шефу, «у меня создалось впечатление, что Гитлер косвенным образом обвиняет Ваше Величество в потворстве евреям; я прервал его и зачитал ему слова, которые Ваше Величество изволили произнести после обеда с адмиралом Холльманом в 1911 году, а именно: „Долг суверена — использовать все наличные силы нации. Если мы закрываем евреям доступ в армию и на государственную службу, мы тем более должны дать им возможность использовать свой интеллект и свое богатство там, где это может пойти на пользу народу, — в науке, искусстве, благотворительности“». На Гитлера, судя по всему, эта цитата не произвела ни малейшего впечатления, и он продолжил свои инвективы по адресу евреев. Выговорившись, он дал понять, что аудиенция окончена.

Доммес решил предпринять еще одну попытку. Поводом послужило очередное высказывание Вальтера Дарре. На сей раз этот питомец Уимблдона бросил Вильгельму обвинение в том, что он предал интересы немецкого крестьянства. Доммес поначалу даже заговорил о дуэли, правда, в довольно своеобразном контексте. «Как старый солдат я сожалею, что не могу поднять шпагу в защиту оскорбленной чести моего господина». Все кончилось новой встречей с фюрером, которая состоялась 27 апреля 1934 года. Гитлер, судя по всему, заранее подготовил свою аргументацию. Он начал с того, что не он совершил Ноябрьскую революцию и его отношение к ней хорошо известно; однако революция сделала одно хорошее дело — избавила Германию от владетельных князей. Они всегда с презрением относились к нему самому и к возглавляемому им движению. Что касается современного момента, то «у него своя миссия, которую он должен исполнить, и он не желает, чтобы ему кто-либо создавал помехи; это относится и к бывшим германским монархам. Он не имеет ничего против кайзера; тот, конечно, наделал ошибок, но кто не ошибается?» Гитлер закончил недвусмысленным тезисом. «Если Германии когда-нибудь в будущем суждено снова стать монархией, то она должна будет вырасти из национальных корней, должна будет родиться в недрах партии, поскольку партия и воплощает собой нацию».

Вильгельм сделал естественный вывод, что надеяться ему больше не на что, пока Гитлер остается у власти, и в Доорне все вернулось к обычной рутине. В свое ежедневное расписание он ввел двухчасовые послеполуденные прогулки и усиленно убеждал придворных последовать его примеру: получив заряд бодрости, говорил он, вы перестанете клевать носом и всхрапывать во время вечерней читки отрывков из книг и газет (как уже говорилось, он с удовольствием предавался такого рода просветительской деятельности среди обитателей Доорна). Регулярными стали киносеансы. Ежегодно супруги выезжали в Зандвоорт, на море. Места на голландском побережье, конечно, сильно уступали «Ахиллейону»… В Зандвоорте Вильгельм завел новые знакомства — в частности, с бароном ван дер Хейдтом, известным коллекционером японских гравюр, которые весьма заинтересовали экс-кайзера.

О «ночи длинных ножей» — расправе Гитлера со своими соперниками из числа штурмовиков и старых консервативных политиков 30 июня 1934 года, Вильгельм узнал из радиопередачи. Поначалу он считал, что жертвами этой кровавой бойни были исключительно гомосексуалисты. На ум тотчас пришел вопрос: что сказали бы о нем, если бы он в свое время устроил что-либо подобное? Лишь постепенно до него доходили факты о подлинном размахе репрессий. Особенно потрясла его история убийства супруги бывшего канцлера Шлейхера: ее вместе с мужем пристрелили как бродячих собак на пороге их особняка в Нейбабельсберге. Ильземан записал в своем дневнике следующее высказывание Вильгельма по поводу событий 30 июня. «Правовые нормы отныне ничего не значат, каждый теперь должен быть готов к тому, что в дом в любой момент могут ворваться наци и поставить всю семью к стенке!»

«Ночь длинных ножей» произвела отрезвляющее воздействие и на кронпринца. Эрмо заняла несколько более двусмысленную позицию, заявив, что жертв могло бы быть и больше. Кронпринц и Ауви подверглись допросу в гестапо, а бывший адъютант принца, майор Людвиг Мюльдер фон Мюльнхейм, был арестован.

В том же, 1934 году вышла сочиненная Вильгельмом книга «Китайские монады. История и толкование», основанная на докладе, зачитанном им 27 октября предыдущего года в присутствии профессоров Ломмеля, Наумана, Отто, Рейнхардта, Зарре и Фольграфа. Предметом исследования в книге была символика, отражающая понятия жизни и божества. Вильгельм попытался доказать принципиальное единство этой символики — от японских инь и ян, китайских монад до арийской свастики. Киприоты, приводил он пример, используют свастику для обозначения солнца. Разумеется, в докладе и книге упоминалась Медуза-Горгона с острова Корфу — по мнению автора, это было «древнейшее изображение головы бога». Что касается свастики, то она, в интерпретации Вильгельма, означала прежде всего понятие движения. Если ее линии направлены вправо, по движению солнца, то это символизирует солнечный свет, лето, грядущую славу, удачу, богатство. Если линии направлены налево, то речь идет о «сауастике» — предвестнице ночи, несчастий и гибели.

Тема была довольно щекотливая и вызывала разного рода аллюзии: всем было известно, что свастика — это официальная эмблема нацистов. Неудивительно, что Вильгельм заговорил языком иносказательным и трудно поддающимся расшифровке: в тексте речь идет о некоей «движущей силе всех космических и земных процессов»; как можно понять, автор считает, что через свастику божество — в виде той же Медузы-Горгоны — реализует свой план мирового движения. «Закон Доорна» сказывался и здесь — Вильгельм намеренно не выражался ясно. Тем не менее современникам был понятен намек на «ужасающей силы импульсы, исходящие от головы божества: они внушают не столько почтение, сколько страх; им неизвестны такие понятия, как любовь к Богу, искупление грехов…».

5 мая 1935 года в Доорн в четвертый — и последний — раз приехал бригадный генерал Уотерс. Старый солдат уже потерял былую резвость и не смог увернуться от нападения со стороны овчарки Арно. Не удалось ему избежать и неприятной обязанности выслушать очередную порцию антисемитских выпадов со стороны хозяина. Тот поведал ему о своем новейшем открытии: «Я обнаружил, что этот Ли, который написал биографию Эдуарда VII и напичкал ее лживыми вымыслами насчет меня, на самом деле — еврей. Его настоящая фамилия — Лазарус, он втихую поменял ее на Ли!» Впрочем, порой Вильгельм переходил на тон смиренного послушника — пешки в руках Господа. Как записал Уотерс, «он считает, что его нынешние тяжкие испытания ниспосланы на него свыше с какой-то неведомой нам, смертным, целью».

15 ноября 1935 года в Доорне впервые объявился бывший офицер гвардии и дипломат Иоахим фон Рейхель. Он сообщил Вильгельму, что намерен написать его биографию, причем не под своей фамилией, а под псевдонимом Кюренберг. Вильгельм подарил ему свое фото, написав в углу: «Неужели все было неверно?» Эти слова и стали названием будущей книги. В ходе разговора обсудили опубликованные труды, в которых так или иначе затрагивалась личность бывшего кайзера. Вильгельм не скрывал своего неудовольствия: «До сих пор я не встретил ни одной более или менее объективной оценки. Все, что обо мне написано, — это извращение фактов, прямая ложь и всякие глупости; многие авторы черпают сведения просто из разных сатирических листков». Самой нелепой поделкой он считал книгу Эмиля Людвига «Последний Гогенцоллерн». Автор «со мной никогда не встречался и не беседовал, что не помешало ему вылить на меня ведра грязи; теперь этот парень живет в благословенной Швейцарии; бравым конфедератам можно только посочувствовать!» — говорил Вильгельм.