увлекаясь и поддаваясь своим иллюзиям. — Действительно, никогда ни одно служебное поручение не было мне так противно и так мало согласовалось с моей личной волей, как то, которое разлучило меня… с вами! — решительно выпалил он, немного замявшись было перед этими смелыми словами.

Сильно смущенная этой неожиданностью, Вега отступила на шаг и даже отвернулась, не найдясь сразу, что ответить. Он этого не понял и принял за особый поощрительный маневр со стороны девушки, а поэтому и продолжал страстным шепотом свои излияния:

— Да, мисс Вега, только об одном этом я сожалел и скорбел за все это бесконечно долгое время. Сколько служебных ночей провел я в неотступных думах о вас… Впрочем, когда служба и не обязывала меня бодрствовать, мои ночи все равно оставались бессонными из-за вас!

— Не понимаю, сэр, — попробовала отделаться шуткою Вега, — причем я в вашей бессоннице?

Но эта притворная шутка вдруг напомнила Реджинальду, что в сущности девушка никогда не давала ему прямого повода говорить ей такие вещи, какие он сейчас говорил.

— Ах, — разочарованно произнес он, — если вам это непонятно, то мне нечего больше и объяснять… А я так надеялся, что вы поймете меня!

Но она отлично понимала его в эту минуту и даже была не прочь немножко поддержать его надежды: в ней заговорила ревность. Девушка заметила, как Кларисса повисла на руке Юстеса Тревора и без всякого стеснения обдавала его самыми жгучими взглядами и томными улыбками, на которые, казалось, он отвечал тем же. Пара эта готовилась начать новый танец. Зрелище, причинявшее Веге боль, как от острой пытки, и послужило на пользу Реджинальду. Когда он несмело, не надеясь на успех, попросил ее протанцевать и с ним несколько туров, она, к его удивлению, приняла это предложение. Этим девушка снова сбила его с толку. Он не догадывался, что это служит для нее лишь прикрытием в ревнивой игре.

Начался контрданс — тот самый испанский танец, который через Францию проник в Англию, предшествуя котильону, кадрили и другим подобным «квадратным» танцам.

Пар образовалось столько, что часть их решилась перенестись в сад. Музыка помещалась так, что была одинаково слышна и в доме и в саду. Двери и окна одной из зал выходили на обширную террасу, перед которой расстилалась большая площадка для игр на открытом воздухе. Эта площадка была так хорошо утрамбована, что на ней так же легко было танцевать, как на паркете. Терраса и окружающие ее деревья были обвиты гирляндами пылающих разноцветных фонарей и шкаликов, а воздух был напоен смешанным ароматом цветов, в изобилии росших на садовых куртинах. Кларисса пожелала танцевать именно здесь, в этой чудной обстановке природы, в теплую летнюю ночь, где девушка чувствовала себя точно на родине, среди пальм и огромных светляков.

В ее больших темных глазах восточного разреза светилось удовольствие, словно она и в самом деле была перенесена в родную страну. Но в действительности Кларисса совсем и не думала о ней в эту минуту. Причина ее хорошего настроения была иная. Девушка и не скрывала этого. Одаренная чисто тропическою страстностью и никогда не встречавшая противодействий, она не привыкла ничего утаивать. Чего хотела, того открыто и домогалась. Вот сейчас задумала покорить сердце Юстеса Тревора и добивалась этого напрямик. Казалось, она и на этот раз достигает своей цели. Молодой кавалер один танец уже протанцевал с нею, а теперь готовился пройтись с нею и в контрдансе. По всей видимости, он был совсем очарован своей дамою: внимательно слушал ее болтовню, оживленно отвечал ей, всецело разделял ее радости, — словом, всячески способствовал ее торжеству.

Все это так казалось и Веге и доводило ее ревность до высшей точки кипения. Но ревность, это зеленоглазое чудовище, обладает свойством все преувеличивать и искажать, а потому бедная Вега совсем неверно истолковывала то, что видела. Беспристрастный наблюдатель, умеющий верно читать на лицах, во взглядах и движениях людей, подметил бы, что Юстес Тревор только притворялся заинтересованным Клариссою Лаланд, в действительности же был бы очень рад избавиться от нее. Дело было в том, что он также страдал всеми муками ревности, потому что видел рядом с Вегою своего кузена. Юноша знал, что Реджинальд раньше его был знаком с домом Поуэлей, и когда сам он, Юстес, был введен в этот дом, то, как он теперь припоминал, тамошняя домашняя челядь перешептывалась о том, что между младшей хозяйской дочерью и статным новоприезжим офицером, Реджинальдом Тревором, завязывается нечто большее, чем обыкновенная дружба.

Действительно ли это было так? Не возобновляются ли теперь на его глазах прежние отношения, временно прервавшиеся по причине возникшей политической смуты, выбившей из привычной колеи всю страну? Юстес с тоскою задавал себе эти вопросы и мучился ревностью. Ведь и он верил тому, что так искусно разыгрывалось при нем, но он не знал, что Вега вовсе не была такою простушкою, какою могла казаться на первый взгляд. Она отлично умела кокетничать не хуже любой великосветской львицы…

Удивительно, как были перепутаны сердечные дела квартета: Реджинальд — Вега и Юстес — Кларисса. Двое мужчин любили одну и ту же женщину, две женщины любили одного и того же мужчину; двое же из этого квартета не были любимы теми, которых любили сами, и что было всего страннее, именно эти нелюбимые предметами своего избрания ликовали и торжествовали воображаемую победу, между тем как любимые терзались всеми муками отвергнутой любви!

Печальное недоразумение между молодыми людьми продолжалось в течение всего танцевального вечера. Один танец сменялся другим, но ни в одном из них Юстес Тревор не был кавалером Веги. Вина была не его, хотя и могло казаться, что виноват именно он. На первый танец с Клариссою не он выбрал ее, но был выбран ею, то же самое вышло и во второй. Оттанцевав с хозяйской дочерью как бы по обязанности, от которой неудобно уклониться, он хотел подойти к Веге и пригласить ее на составлявшийся контрданс. Однако неотступно следившая за ним Кларисса перехватила его опять.

— Ах, капитан Тревор, как вы хорошо танцуете! Совсем по-другому, чем прочие наши кавалеры, — сказала она ему полупокровительственно-полувызывающе.

Не дав молодому человеку оправиться от смущения, в которое вверг его этот слишком прозрачный комплимент, Кларисса стремительно продолжала:

— Надеюсь,