— Мне не за что прощать вас, дорогая мисс, и нечего забывать из ваших слов. По-своему вы, быть может, правы и не мне обижаться на вас за это.

Он и в мыслях не имел, что его дружеский тон и нечаянно сорвавшиеся с языка слова «дорогая мисс», которым он не придавал особенного значения, могут быть приняты как доказательство таких чувств, каких у него не было. Кларисса в этом именно смысле и поняла его слова.

— Ах, как я рада, что мы остаемся друзьями! — с чисто южною пылкостью произнесла она. — А где моя перчатка? Вы возвратите мне ее или предпочтете оставить у себя?

Этот вопрос сильно смутил Юстеса. Он все еще держал в руке поднятую им при танце-соло перчатку Клариссы и совсем забыл о ней. Вопрос креолки заставил его понять, что он попал в крайне щекотливое положение. Оставить у себя перчатку — значило бы выказать то, чего он не чувствовал, а возвратить ее — это могло быть прямым оскорблением для девушки, на что он по своей натуре не был способен. Как поступить? Вдруг у него блеснула мысль, дававшая ему приличный выход из создавшегося положения. Перчатка была очень дорогая: бархатная, вышитая золотом и мелкими драгоценными камнями.

— О нет, — сказал он, протягивая Клариссе перчатку, — оставить у себя такую дорогую вещь я не могу. Пожалуйста, возьмите ее обратно.

— Не надо, не надо, сэр! — со смехом ответила креолка, отмахиваясь от перчатки. — Благодарю за ваше любезное предложение, но, поверьте, я не настолько бедна, чтобы не быть в состоянии приобрести пару других таких же перчаток.

— Раз вы так великодушны, мисс, то я с благодарностью принимаю ваш подарок, — сказал окончательно растерявшийся Юстес, думая дать делу совсем другой оборот, чем это могло показаться его собеседнице.

— Благодарить не за что, — возразила торжествующая Кларисса. — Вы только получили должное за избавление меня от угрожавшего мне врага, ха-ха-ха!

Вдруг она взглянула на его шляпу, на которой еще развевались перья цапли, на которые он в Холлимиде променял страусовые, и прибавила:

— Жаль, что вы не можете прикрепить мою перчатку к вашей шляпе. Она может испортить вид этих прелестных перьев.

Молодой капитан оцепенел. Прикрепить перчатку к шляпе — да ведь это значило бы, что нужно оставить ее там, и главное, что этим та особа, которой принадлежала перчатка, всенародно объявляется дамой сердца носителя шляпы. Что подумает тогда Вега? Не будет ли она вправе считать его изменившим ей? Нет, этого нельзя допустить. Может быть, она изменила ему и никогда не любила его, — но что же делать? Ведь он сам искренне любит ее и ему не следует навлекать на себя и тени подозрения в перемене его чувств. Даже в отместку за возможную измену он не в силах был нанести ей такое оскорбление, какое внушала ему эта сумасбродная креолка. Немного подумав, он с решительным видом и твердым голосом сказал:

— Простите, мисс Лаланд. Как я ни осчастливлен тем даром, которым вам угодно было почтить меня, но есть причина, по которой я не могу использовать его согласно выраженному вами желанию.

— Да? Почему же? — полуудивленно-полураздраженно спросила Кларисса. — Интересно бы узнать эту причину… Впрочем, на что мне и знать ее! Отдайте перчатку, сэр… Благодарю вас… Спокойной ночи!

Сидевшие в беседке слышали, как сначала удалились легкие и быстрые женские шаги, а немного спустя зашуршал песок дорожки, пролегавшей мимо беседки, под более тяжелыми и медленными мужскими шагами. Затем все кругом затихло.

— Кларисса проиграла, — сказал сэр Ричард. — Видите, дорогая Сабрина, я был прав: любовь Юстеса Тревора к вашей сестре верна и крепка, как утес.

— Да, теперь я сама в этом убедилась, — подтвердила девушка. — Пойду, отыщу Вегу и расскажу ей все.

— Вы думаете, это ее обрадует?

— Конечно. Хотя прямо она мне ничего не говорила о своей склонности к Юстесу, но нетрудно было догадаться… Ах, вот еще какие-то двое идут сюда! Нужно скорее уйти, Ричард, чтобы не пришлось навлечь на себя подозрения в подслушивании…

— Не смущайтесь, дорогая Сабрина: наше подслушивание может привести только к добрым результатам, — возразил сэр Ричард, — они пройдут мимо.

Оба прислушались. Гремела музыка, слышался смутный гул множества голосов, раздавались взрывы смеха. К беседке подходила еще одна парочка. Это были Вега и Реджинальд Тревор. Словно нарочно, и они остановились перед беседкою, и как раз на том самом месте, на котором за пять минут перед тем стояли Кларисса с Юстесом.

— Мой двоюродный брат Юст не отходит от своей возлюбленной, — говорил Реджинальд. — Никогда мне не приходилось видеть кого-нибудь влюбленным до такой степени, как влюблен мой бедный кузен. Интересно бы знать, отвечают ли ему взаимностью?

Он бессознательно вливал яд в сердце Веги, потому что вполне был уверен в любви девушки к нему самому. Сознательным интриганом Реджинальд во всяком случае не был.

— Должно быть, отвечают, — упавшим голосом промолвила Вега.

Если бы Реджинальд вслушался в Тон ее голоса и рассмотрел бы выражение ее лица, то, вероятно, догадался бы, что он идет по ложным следам. Очаровательное личико его спутницы было покрыто смертельной бледностью, глаза были полны слез и отчаяния, губы судорожно дрожали. Он увидел бы, что девушка едва владеет собою и сдерживается только благодаря усилиям воли, какую трудно было и подозревать в таком юном существе. Но возле беседки было темно. Блестящие огни иллюминации горели вдали, а с неба падал лишь слабый звездный свет.

Поощряя ухаживания Реджинальда, девушка хотела этим показать пренебрежение Юстесу, мало думая о том, что одному подает неосуществимые надежды, а другого оскорбляет и всех сбивает с толку. Она помнила только одно: как извивалась змеей перед Юстесом ее залетная кузина с Антильских островов, как она бросила ему перчатку, с какою — это уж Вега сама вообразила — торопливостью он подхватил эту перчатку, чтобы затем подхватить в свои объятия и прижать к груди саму танцорку, и как в довершение он стал гулять с нею вдвоем по пустынным садовым аллеям. В пику всему этому и Вега пошла под руку с Реджинальдом бродить в темноте. Теперь