Оставив гарнизон в Рахове, армия двинулась к Никополю, по пути с боем захватила один или два укрепления и селения, но из одной цитадели туркам удалось бежать и донести до султана новость о приближении христианской армии.

Где был Баязид? Этот вопрос бесконечно обсуждается. Оставался ли он все еще в Малой Азии или уже отправился в поход? Он должен был с большим войском дойти до Никополя через три недели после взятия Раховы, но это слишком короткое время, даже если принять во внимание прославленную скорость Баязида. Ведь ему требовалось собрать и переправить армию через пролив. Союзнический флот, который мог предотвратить его проход, ни в каких военных операциях не замечен. Возможно, Баязид уже был на европейской стороне пролива, устраивал блокаду Константинополя и именно там узнал о планах крестоносцев — если только об этом его не предупредил Джан-Галеаццо, — перехватив письмо Сигизмунда императору Мануэлю. Прекратив осаду, султан вместе с войском, которое было при нем, пошел навстречу врагу, прихватывая по пути гарнизоны.

Захват Никополя был очень важен крестоносцам, поскольку этот город контролировал нижнее течение Дуная и торговые пути. Крестоносцы не напрасно сделали его своей стратегической целью. 12 сентября они увидели крепость, стоящую на известняковом холме. В узком пространстве, между берегом реки и подножием холма, бежала дорога. Ущелье перерезало холм, деля таким образом город на две части — нижнюю и верхнюю. Как и замок де Куси, это место самой природой было создано для защиты от нападения. Так называемая крепость была окружена двумя стенами, и в поделенном на две части городе — в более крупной верхней, и в той, что поменьше, нижней — имелись военные, гражданские и религиозные здания. В верхнем городе, кроме того, был базар, или торговая улица. Французы тотчас поняли, что этот город представляет собой такую же труднодостижимую цель, как и Махдия, хотя и не знали, что он отлично обеспечен оружием и провизией и что им командует решительный турецкий бей Доган. Уверенный в том, что султан непременно придет на выручку столь важной крепости, бей намеревался, если понадобится, сопротивляться до конца.

Французы не привезли с собой ни катапульт, ни других осадных орудий. Деньги были вложены в покупку шелков и бархата, расшитой золотом парчи, повозки ломились от дорогой провизии и бочонков с вином. Зачем тысячу миль тащить за собой по Европе тяжеленные орудия, если с презренным врагом можно запросто справиться и без этого? Такой выбор, должно быть, определяла европейская культура.

Бусико легко отнесся к отсутствию осадных орудий. Неважно, сказал он, можно быстро смастерить лестницы, а храбрые люди значат больше, чем какая-то катапульта. Фанатик рыцарства, Бусико с двенадцати лет служил пажом в нормандской кампании у герцога Бурбонского, в шестнадцать при Рузбеке его произвели в рыцари, в 24 года он тридцать дней продержался в турнирном бою, и этот подвиг вызвал восхищение у его ровесников. Два года спустя, в 1391-м, его сделали маршалом. Неспособный сидеть без дела, он дважды сражался с тевтонскими рыцарями в Пруссии, в Каире выкупал д’О и ездил в Иерусалим. Когда ему случилось видение: две прекрасные женщины в белых одеждах с красным крестом на знамени спустились якобы с небес и остановили готовившихся к атаке сарацин, — Бусико учредил орден Белой Дамы. Он полагал, что при необходимости можно привлекать в армию и представительниц слабого пола. Он был олицетворением рыцарства и мог бы сказать (слова эти, правда, принадлежат Жану де Бейлю, рыцарю XV века) то, что вдохновляло молодых людей его поколения:

«Как соблазнительна война! Когда знаешь, что гнев твой праведен, и кровь готова для боя, слезы наворачиваются на глаза. На сердце становится сладко, и жаль, если замечаешь, что друг ненароком подставляет уязвимое место, но он всего лишь исполняет волю Создателя. Рядом с тобой кто-то готовится жить или умереть. Все это порождает восхитительное чувство, и кто его не испытывал, тот не поймет. Ты думаешь, что человек, который испытал это чувство, может бояться смерти? Никогда, ведь в этот миг ему так хорошо, так радостно, что он не знает, где он, и в самом деле ничего не боится».

Стремительный штурм Никополя был невозможен, ведь глубина рвов, окружавших город, равнялась росту трех человек, поставленных друг на друга; к тому же отсутствовали осадные орудия, и все предполагало длительную осаду. Крестоносцы окружили Никополь, запечатали выходы из города, устроили блокаду и на реке, обрекая тем самым на голод и гарнизон, и городское население. Две недели прошли весело — в играх, празднествах, в громогласных изъявлениях презрения к невидимому противнику. Союзников приглашали на великолепные пиры в украшенных картинами шатрах; аристократы обменивались визитами, каждый день являлись в новых нарядах с длинными рукавами и в неизменных туфлях с длинными носами. Несмотря на гостеприимство, ирония и шутки в отношении храбрости союзников вызывали в армии недобрые чувства. В пьяном угаре все забыли об осторожности и не выставляли постов. Местные жители, возмущенные грабежами, никаких сведений о противнике не сообщали. Разве что фуражиры каждый день приносили слухи о приближении турок.

И в самом деле, султан с конницей и пехотой уже прошел Адрианополь и быстро двигался через Шипку к Тырново. Сигизмунд направил группу разведчиков, состоявшую из пятисот венгерских всадников; они проникли в окрестности Тырново (в 70 милях к югу от Никополя) и вернулись с подтверждением слухов о том, что «великий турок» уже близко. Те же слова, долетевшие до впавших было в отчаяние осажденных жителей Никополя, вызвали у них восторженные крики, в городе загремели барабаны и запели трубы. Бусико расценил это как уловку со стороны противника. Он был уверен в том, что турки никогда не осмелятся на атаку, и пригрозил отрезать уши любому, кто будет разносить слухи о приближении противника и деморализует лагерь.

Де Куси менее других был склонен сидеть в неведении, он чувствовал необходимость действовать. «Давайте выясним, что представляет собой наш противник», — сказал он. Судя по рассказу ветерана, переданному пятьдесят лет спустя хронистом Жеаном де Вавреном, де Куси с уважением относился к местным союзникам и внимательно прислушивался к выходцам из Валахии, хорошо знакомым с турецкими обычаями и хитростями. Будучи практичным от природы, он был одним из немногих, кто изучал врага и все его повадки и ухищрения. Вместе с Рено де Руа, бургундским наместником Жаном де Сэмпи, отрядом из пятисот копий и с пятьюстами конными лучниками он поехал на юг. Узнав, что к ним направляется большое турецкое войско, де Куси оставил двести всадников. При приближении противника они должны были сделать вид, что отступают, тогда противник бросится за ними в погоню, а люди де Куси выскочат из засады и набросятся на противника сзади. Это была распространенная тактика, и в данном случае она успешно сработала. Когда турки рванулись вперед, крестоносцы выскочили из-за деревьев с криком: «Да пребудет Богоматерь с сиром де Куси!», а в то же время французский авангард прервал свое притворное бегство и атаковал противника спереди. Турки растерялись и понесли много потерь. Воины де Куси поубивали столько врагов, сколько смогли, и с чувством исполненного долга оставили поля боя.

Победа де Куси произвела на лагерь сильное впечатление, однако породила два неприятных последствия: французы сделались еще самоувереннее, а коннетабль почувствовал себя уязвленным, «ибо увидел, что сир де Куси вызвал восхищение не только у всего французского войска, но и у чужеземцев». Он обвинил де Куси в том, что тот подверг армию неоправданному риску и лишил графа Неверского лидерства и славы.