и всегда к месту: “Хорошую шутку люблю, но друг дороже”…Словом, он был отец для своей страны и родитель Френсиса Бэкона». Вот каким воздухом дышал Бэкон с первых минут жизни и до пятнадцати лет, пока не уехал во Францию со свитой английского посла.

Дед со стороны матери, сэр Энтони Кук, был в высшей степени сведущ во всех изящных искусствах, бегло и правильно говорил на латыни, греческий знал безукоризненно, был силен в математике, логике, истории, риторике и стихосложении. «Он был уверен, что души человеческие равны, – писал Дэвид Ллойд, – и что женщины так же способны к обучению, как и мужчины», и вечерами просвещал пятерых дочерей, вливая в их головы то, чему днем учил принца, будущего короля – ребенка Эдуарда VI. Жил сэр Энтони недалеко от Йоркхауса, и внук его Фрэнсис, отличавшийся ранним развитием интеллектуальных способностей, наверняка посещал деда не только затем, чтобы просто повидаться. Леди Анна Бэкон и четыре ее сестры были известны серьезным знанием античности. Анна великолепно знала латынь и греческий, перевела с латыни на английский и издала в 1562 году труд епископа Солсберийского доктора Джона Джуэла «Апология в защиту англиканской церкви». Она унаследовала от отца не только ученость, но и его несгибаемый протестантизм.

Фрэнсис уже ребенком удивлял ранней интеллектуальной зрелостью. Королева, которая часто видела его и во дворце, и в поместье «Горэмбэри», любила с ним беседовать, ее восхищали не по-детски умные и спокойные ответы, и она называла его «мой юный лорд хранитель печати». Однажды королева спросила семилетнего Френсиса, сколько ему лет, и он ответил, что на два года моложе ее счастливого правления, чем очень ее растрогал. Ллойд писал: «Он унаследовал от отца огромный ум, от матери большие способности. Достоинства его росли куда быстрее, чем года. У него была замечательная память, суждения глубокие, воображение быстрое, речь лилась свободно…И в детстве ему никогда не доводилось сталкиваться ни с чем неблагородным или безобразным». Этот одаренный сверх меры ребенок рос, казалось бы, в исключительно благоприятных условиях. Отец – выдающийся государственный муж, великолепный оратор, мать – знаток античной древности, дед – сэр Энтони Кук, замечательный педагог и учитель.

В эпоху Возрождения такие чудо-юнцы были не редкость. Филипп Меланктон в одиннадцать лет написал работу «Рудименты греческого языка», которая впоследствии была опубликована, Агриппа д’Обинье в шесть лет читал на латыни, греческом, древнееврейском. В десять знал итальянский и испанский. Таким же ранним умственным развитием отличался и Томас Бодлей, создатель Бодлеанской библиотеки Оксфорда.

Но в Йорк-хаусе недоставало чего-то очень важного. Во-первых, материнского тепла, которое не учит, не назидает, а просто греет. И, во-вторых, того полумистического, метафизического духа, восходящего к неоплатонизму и древним оккультным верованиям, каким дышало тогда интеллектуальное европейское сообщество. И отсутствие этих неосязаемых тонкостей сказалось на всей последующей жизни братьев. Николас Бэкон, возглавлявший Канцлерский (верховный королевский) суд, все свои способности, мудрость, ум направлял на справедливое, удовлетворяющее все стороны разрешение серьезных тяжб, споров, часто затрагивающих интересы короны. И ему, выросшему среди простых, здоровых умственно и физически людей, честному прагматику, схоластические и иные философствования были чужды. А жизнь за стенами его департамента, Уайтхолла и Йорк-хауса кипела в русле общеевропейского хода истории, в том числе и мировоззрения. Его сыновья не остались непричастны к этому кипению. И чем меньше они ощущали его в родном доме – там этих веяний вообще не было, тем сильнее братья, особенно младший, оказались им подвержены.

Но и прагматическая жилка, унаследованная от отца, была сильна в Бэконе. Может быть, роль сыграл и отцовский пример, род его занятий.

К двенадцати годам мысль Бэкона не только пробудилась, но беспрестанно работала, питаясь теми впечатлениями, которые давала придворная жизнь, интересы родителей, тяжбы Королевского суда, религиозные распри, фанатизм, доходящий до бесчеловечной жестокости, противоречащей кроткому учению Иисуса Христа. Раз включившись, ум не перестает работать ни на секунду, пытаясь осмыслить и решить противоречия, которые преподносит действительность. Когда Бэкону минуло двенадцать лет, мальчиков определили учиться в Кембридж.

Бэкон учился в колледже Тринити-холл, наставником его был Джон Уитгифт, тогда возглавлявший колледж. Впоследствии он стал достославным епископом Кентерберийским.

Это был образец святости, учености и крутой приверженец ортодоксального пуританизма.

Но в Кембридже он, по-видимому, не был еще суровым и непреклонным блюстителем дисциплины и нравственности. Во-первых, он не воспрепятствовал Бэкону покинуть Кембридж до получения степени хотя бы бакалавра. И, во-вторых, будучи строгим моралистом, тем, не менее, разрешил опубликовать в 1593 году поэму Шекспира «Венера и Адонис», в высшей степени неприличную по тем меркам. Но и не в меньшей – поэтичную.

В Кембридже Бэкон пробыл недолго. Был принят в апреле 1573 года. С конца августа семьдесят четвертого до марта семьдесят пятого, во время чумы, жил дома, на Рождество этого года опять уехал домой по болезни и больше в Тринити-холл в юности не возвращался.

Делать ему там было нечего. Логику, риторику, геометрию, музыку, теологию, латынь и греческий он превзошел дома.

Кембридж, как и Оскфорд, был оплотом схоластической науки. Там преподавали маститые ученые. Подросток Фрэнсис отправился в Кембридж в надежде, что найдет учителей, которые научат его подбирать ключи к тайникам природы, чтобы поставить ее на службу человечеству, освободить людей от голода, мора, войн. Бэкон был не только внуком ученого деда, но и сыном своего отца, который, засучив рукава, стремился искоренить темные проявления жизни, и пустые разглагольствования ему претили. А нашел там Бэкон схоластическое царство, оторванных от жизни ученых, занимающихся построением все новых изощренных умозаключений, выводимых из учения Аристотеля. От этого веяло смертельной скукой. Схоластические занятия были все еще непреодолимой преградой развитию наук. И никакой пользы человечеству.

Совсем юный Бэкон уже знал свои возможности, его не привлекала чисто юридическая деятельность, у него был другой темперамент, не отцовский. И у него не было протестантской экзальтации матери. Она была, можно сказать, оголтелой кальвинисткой, нетерпимой и рвущейся в бой. Судя по ее письмам сестре Милдред, она пыталась даже вмешиваться в государственную политику, проводимую ее шурином. Если отец вызывал уважение деятельностью, честностью, ораторским искусством, острым, как скальпель, умом, то мать вызывала у братьев тихий, но решительный протест. И, конечно, она все время пыталась навязать свою волю сыновьям, даже когда они уже выросли. «Твой брат, – писала она Энтони, – небрежен к своему здоровью. Я совершенно уверена, плохое пищеварение у твоего брата вызвано тем, что он слишком поздно ложится спать. И вместо того чтобы спать, nescio quid (предается безбожным размышлениям) и потому поздно просыпается и долго лежит в