с позиций Выгодского (не Фрейда!) как для понимания самого лорда Джона, так и всех семейных отношений. На мой взгляд, чтобы жить в любви и согласии с таким человеком, жена должна быть мудрой, кроткой и душевно сильной. Пятый граф, Роджер Мэннерс, мне думается, унаследовал от отца сильные страсти, от матери мягкую человечность и чувствительность. А художественная одаренность у Плантагенетов в крови. Характер – это судьба.

Роджер был старший сын, до десяти лет он и не помышлял о разительной перемене жизни, которая ожидала его в ближайшем будущем. Он знал, конечно, что он – Плантагенет, Йоркская ветвь, отец, судя по его характеру, должен был это ему поведать. Но, думаю, веселого выдумщика, чья голова полна самых невозможных затей, а уж передразнить он мог кого угодно, да так, что, наверное, иначе, как клоуном его дома не называли, плантагенетство особо не волновало. Да и чего волноваться – от него никому ни жарко, ни холодно. У Роджера было врожденное актерское дарование, он мог изобразить и короля, и нищего, и слугу, и солдата. Был музыкален, играл на лютне, пел, сочинял стихи. Что до латыни и греческого – тут, наверное, дело обстояло хуже. Бен Джонсон в известной оде «Памяти автора любимого м-ра Уильяма Шекспира», предваряющей Первое Фолио, писал: «Ты плохо знал латынь, а греческий и того хуже». А историю и литературу – наверное, не без влияния отца – любил. Хотя, возможно, роль играли и детские фантазии, и врожденное дарование.

Думаю, как старший брат он всегда верховодил. Братья и сестры были дружны, как и их дед, Томас со своими братьями: те всегда вникали в дела родных, приходили на помощь друг другу, племянникам и многочисленным внукам. Забегая вперед, скажу, что в написанном незадолго до смерти завещании пятый граф оставил крупные суммы на образование своих племянников, сыновей несчастной старшей сестры Бриджит. Читая завещание графа, невольно сравниваешь его с завещанием стратфордского Шакспера, от которого у нашедшего его священника чуть не сделался разрыв сердца, так было тягостно читать строки великого Шекспира, писанные рукой, которой водило крохоборство.

Эдуард, старший брат Джона, умер неожиданно, после непродолжительной болезни, в конце зимы 1587 года, буквально за день до назначения на один из высших государственных постов: королева уже подписала указ, делавший его лорд-канцлером. Мужского потомства он не оставил, и четвертым графом становится никому дотоле не известный джентльмен из замка Хелмсли, куда день и ночь скачи – не доскачешь. Новый лорд обременен большой семьей, с дурным характером, но человек честный ив дальнем родстве с королевой. Свои первые шаги он делает под водительством Томаса Скривена, который советует ему послать в подарок фавориту королевы графу Лейстеру чистопородную лошадь – в поместье Бельвуар был свой конный завод. В ответ граф Джон получает от Лейстера благодарственное письмо, в котором тот называет его своим сыном, напомнив, что матери у них были ближайшие родственницы. Вместе с тем Лейстер был и родным дядей сэра Филиппа Сидни, отца Елизаветы Ратленд. Учит уму-разуму новоиспеченного вельможу и его дядя Роджер Мэннерс, постельничий королевы и троюродный брат Генриха VIII. Вот что он пишет племяннику, который уже полгода носит графский титул и недавно переехал в только что достроенный замок Бельвуар:

«1587, октябрь, 24…В пятницу я посетил двор и был там вчера. Ее Величество королева много говорила о Вас, о том, что многие отзываются о Вас похвально, и что она уверена, Вы будете честью для своего рода, преданы ей и верны друзьям. Говорила она и о вдовствующей графине, но не более благосклонно, чем того требует этикет. Твоего приезда сюда королева пока не ждет, как и другие великие мира сего» [447]. Из этого письма, похоже, следует, что старший брат Эдуард не очень был расположен представить двору младшего брата или определить на государственную службу, чем и повлиял на несколько опасливое отношение двора к четвертому графу. И в этом был резон. Когда началась его тяжба с вдовой брата Эдуарда, граф Джон пишет лорду Бэрли, по совместительству председателю опекунского суда, что должно учредить над племянницей опеку и что он готов стать ее опекуном – такая мать, жена третьего графа, его брата, не сможет хорошо воспитать дочь. И, естественно, получил отповедь: графу нельзя быть опекуном, он, как участник тяжбы, заинтересованное лицо. Хотя Бэрли понимал, что рукой графа водил не личный интерес, а желчный и несколько наивный характер.

Прежде чем поразмыслить над очередным поворотом колеса фортуны в судьбе Роджера, остановлюсь на одном важном для дальнейшего повествования эпизоде в жизни четвертого графа, его отца, оказавшем, надо думать, воздействие на духовное становление сына.14 августа 1586 года Мария Стюарт, королева Шотландии, вдова французского короля и внука Генриха Седьмого была приговорена к смертной казни. Среди судей был дядюшка Роджера Эдвард, третий граф Ратленд. Почти полгода Елизавета терзалась принятием решения: помиловать или казнить ненавистную кузину. Наконец королевская печать скрепила приговор. Казнь назначена на восьмое февраля. Плакальщиком на похоронах Марии Стюарт был назначен среди прочих четвертый граф Джон, только что получивший титул, отец Роджера.

Казнили шотландскую королеву в Питсборо, городе, находившемся на полдороге между Лондоном и Бельвуаром. Граф Джон послушно туда отбыл вместе с женой, захватив с собой траурные одежды, предоставленные двором. Новость о приговоре и дне казни мгновенно распространилась по всей стране. В Питсборо съехались тысячи людей, они окружили замок Фотерингей, в стенах которого должно было совершиться кровавое злодеяние. Допущены лицезреть были триста человек титулованной знати и местного дворянства.

Священником во время казни был отец Джона Флетчера, драматурга, друга и соавтора Ратленда-Шекспира. Из огромного зала вынесены все столы и другая мебель, в очаге жарко горят толстенные поленья. В глубине зала недалеко от очага – эшафот, покрытый черный тканью, окруженный невысоким поручнем, тоже обтянутым черным. С четырех сторон вооруженная стража, теснившая зрителей. На черном помосте – обитая черным плаха, за ней черная квадратная подушка, на нее преклонит колени королева-узница. Она умрет, как подобает великой королеве, с театральной пышностью, смертное одеяние продумано до мельчайших подробностей.

Мария Стюарт появилась в черной атласной юбке и жакете, отороченном бархатом, в тщательно причесанных накладных волосах, поверх которых – небольшая шляпка, с головы ниспадает белая тончайшая вуаль. Фрейлины сняли с нее черное облачение, и она предстала зрителям в ярко-пунцовом исподнем платье, цвет которого усиливало яркое пламя очага.

Фрейлины пристегнули длинные, тоже пунцовые, рукава с буфами, королева, произнеся на латыни католическую молитву, слова которой перебивала молитва протестантского священника Ричарда Флетчера,