То, что существует эволюционное объяснение того, как наши мемы и гены взаимодействуют, чтобы выработать стратегии сотрудничества между людьми, используемые нами в рамках цивилизации, должно быть правдой – мы еще не выяснили все подробности, но это должно быть правдой, если только вдалеке не маячат небесные крючья, – но это не было бы доказательством того, что результат идет на пользу нашим генам (как основным выгодоприобретателям). Как только на сцене появляются мемы, они вместе с личностями, которые создают, тоже становятся потенциальными выгодоприобретателями. Следовательно, истинным смыслом эволюционного объяснения было бы не доказательство того, что наша приверженность этическим принципам или «высшей цели» является «иллюзией». Уилсон выражает свои взгляды, прибегнув к знаменитому образу:

Но (если только это правда) отсюда следует, что, в долгосрочной перспективе, если мы усвоим культурные практики, оказывающие на человеческий генофонд разрушительное воздействие, то человеческий генофонд погибнет. Однако нет причин полагать, что эволюционная биология доказывает, будто наши гены достаточно могущественны и прозорливы, чтобы удержать нас от следования стратегиям, в значительной мере противоречащим их интересам. Напротив, эволюционное мышление показывает, что наши гены вряд ли могут быть умнее инженеров, спроектировавших наши воображаемые механизмы жизнеобеспечения (см. четырнадцатую главу) – и посмотрите, какими беспомощными те оказались в ситуации непредвиденного взаимодействия с другими роботами! Мы наблюдали примеры паразитов (например, вирусов), манипулирующих поведением хозяина, вынуждая его действовать не в своих, а в их интересах. Мы наблюдали также примеры комменсалов и мутуалистов, объединяющихся ради достижения общих целей, создавая из отдельных элементов систему-выгодоприобретателя. Согласно намеченной нами меметической модели, личности – всего лишь более крупные и высокоорганизованные системы, и стратегии, которые они усваивают в результате взаимодействия их зараженных мемами разумов, вовсе не обязаны отвечать только интересам их генов – или их мемов. В этом наша трансцендентность, наша способность «восставать против тирании эгоистичных репликаторов» (как говорит Докинз), и здесь нет ничего антидарвинистского или антинаучного.

Типичная для Уилсона и других социобиологов неспособность разглядеть в стане своих критиков кого-либо кроме религиозных фанатиков или научно безграмотных мистиков – еще одно печальное последствие качнувшегося слишком далеко в сторону маятника. Скиннер считал своих оппонентов сборищем картезианских дуалистов и поклонников чудес, а в своем послесловии заявлял:

Вместе со многими другими социобиологами Уилсон имеет ту же дурную привычку видеть в каждом, кто с ним не согласен, невежественного и страшащегося науки искателя небесных крючьев. На самом деле, среди несогласных с ними подходящих под это описание людей всего лишь большинство! Есть и меньшинство, в которое входят достойные доверия критики эксцессов, к которым склонны полные энтузиазма представители любой новой научной школы.

Другой выдающийся биолог, Ричард Александер, который подходит к этике гораздо осмотрительнее, выражает уместный скептицизм по адресу предложенных Уилсоном кандидатов на звание высших ценностей: «Покажутся или нет все эти цели человечеству достойными внимания, Уилсон не связывает предложенный им набор с биологическими принципами»834. Но Александер также недооценивает способность культуры – мемов – сорваться с Уилсонова поводка. Подобно Уилсону, он признает огромную разницу в скорости генетической и культурной эволюции и настойчиво утверждает835, что переменчивость культуры не оставляет камня на камне от любой попытки (вроде тех, что были предприняты Хомским и Фодором) положить человеческому мышлению какой-то предел, на котором можно сказать: «Ты не пройдешь». Однако, по его мнению, эволюционная биология показала, что «эгоистичные интересы индивида могут быть реализованы лишь посредством воспроизводства, рождения потомков и помощи родным» и что из этого следует, что никто и никогда не действует из чистого милосердия или альтруизма. Как он пишет:

Но, подобно Уилсону и социал-дарвинистам, он совершает утонченную, смягченную версию генетической ошибки и выделяет курсивом то самое место, где ошибается:

Это и в самом деле верно, однако не доказывает того, на что Александер рассчитывает. Как он настаивает, сколь бы мощным ни было влияние культуры, ему всегда приходится воздействовать на материал, сформированный (и все еще формируемый) в результате действия генетических сил, но оно с тем же успехом может перенаправлять, или использовать, или расшатывать эти генетически подкрепленные конструкции, с которым и ослаблять их или им противостоять. Слишком остро реагируя на нападки культурных абсолютистов (этих безумных искателей небесных крючьев), социобиологи (в этом очень похожие на Дарвина, чрезмерно болезненно относившегося к катастрофистам) любят подчеркивать, что культура должна была вырасти из нашего биологического наследия. Так и есть, и не менее верно, что мы происходим от рыб, но причины наших действий не похожи на рыбьи просто потому, что рыбы – наши предки.