Если отвлечься от характерных для Ницше страстей по возобладанию и господству, перед нами – чистый Дарвин. Или, как мог бы сказать Гулд, все адаптации как в культурной, так и в биологической эволюции являются экзаптациями. Далее Ницше акцентирует внимание еще на одной классической дарвиновской теме:

Если учесть, что Ницше, вероятно, никогда не читал Дарвина, его понимание основных направлений развития мысли поразительно, но свою репутацию разумного дарвиниста он подмочил, на той же самой странице поддавшись стремлению найти небесный крюк и заявив, что «в корне противится господствующему нынче инстинкту и вкусу дня, который охотнее ужился бы еще с абсолютной случайностью и даже с механистической бессмысленностью всего происходящего, нежели с теорией воли к власти, разыгрывающейся во всем происходящем». Идея воли к власти является одним из наиболее причудливых воплощений жажды отыскать небесный крюк и, к счастью, лишь немногим она сегодня представляется привлекательной. Но, если мы оставим это в стороне, то главная идея ницшеанской генеалогии морали состоит в том, что нам следует всячески остерегаться, как бы не «вчитать» в историю, экстраполируемую нами из природы, какие-либо упрощенческие выводы относительно ценностей:

Очевидно, что в наивном представлении о ценностях Ницше обвиняет не Дарвина, а Спенсера. И Спенсер, и Рэ полагали, что видят прямой и простой путь к альтруизму818. Критика Ницше в адрес таких идей в духе доктора Панглосса очевидным образом предшествует критике Джорджем Вильямсом наивного группового отбора, также напоминающего о Панглоссе (см. одиннадцатую главу). Если воспользоваться введенными нами терминами, то Спенсер был неописуемо алчным редукционистом, пытавшимся за один шаг вывести «дóлжно» из «есть». Но разве это не свидетельствует о том, что у социобиологии есть более фундаментальная проблема? Разве философы не доказали, что никогда, сколько бы шагов для этого вы ни делали, невозможно вывести «дóлжно» из «есть»? Кое-кто настаивает, что сколь бы изощренной ни стала социобиология, к скольким бы подъемным кранам она ни прибегала, она никогда не сможет преодолеть пропасть между «сущим» эмпирического научного факта и «дóлжным» этики! (Об этом заявляют со впечатляющей страстью.) Теперь нам нужно исследовать этот аргумент.

У современной философии есть шибболет (один из многих): нельзя выводить должное из сущего. Попытки так поступать часто называют натуралистической ошибкой – термин, заимствованный из классической работы Дж. Э. Мура «Principia Ethica»819. Как указывает философ Бернард Вильямс, здесь скрывается сразу несколько проблем. Натурализм «заключается в попытке вывести определенные фундаментальные аспекты благой жизни человека из размышлений о человеческой природе»820. Для опровержения натурализма было бы недостаточно весьма очевидного факта, что нельзя выводить какое-либо простое утверждение о долженствовании из простого утверждения о существовании. Подумайте, является ли то, что я должен дать вам пять долларов, логическим следствием факта (предположим, что это – факт), что я сказал, что дал бы вам пять долларов? Очевидно, нет: можно привести неограниченное число промежуточных условий, мешающих сделать такой вывод. Даже если бы мы хотели охарактеризовать мое высказывание как обещание (этически заряженная характеристика) – из него не следовало бы напрямую никакого простого утверждения о долженствовании.

Но подобного рода размышления вряд ли хоть немного повредят натурализму как теоретической цели. Философы различают поиск необходимых и достаточных условий разнообразных явлений, и в нашем случае применение данной дистинкции и в самом деле помогает прояснить ситуацию. Одно дело – отрицать, что наборы фактов о мире природы являются необходимым основанием для этических выводов, и совсем другое – отрицать, что любой набор подобных фактов является достаточным. Согласно общепринятому тезису, если мы останемся прочно укорененными в сфере фактов о мире как таковом, мы никогда не отыщем никакого их набора, взятого как набор аксиом, при помощи которых можно было бы бесспорно обосновать тот или иной этический вывод. Добраться отсюда туда невозможно, как невозможно взять какой-либо внутренне непротиворечивый набор арифметических аксиом и от него перейти ко всем истинным арифметическим суждениям.

Ну так что же? Можно объединить этот риторический вопрос с другим, гораздо более острым: если должное нельзя вывести из сущего, то из чего же его можно вывести? Является ли этика абсолютно «автономным» полем исследований? Парит ли она, не связанная с фактами, принадлежащими любой иной дисциплине или традиции? Возникают ли наши моральные интуиции в каком-то необъяснимом этическом модуле, вмонтированном в наш мозг (или наше «сердце», если следовать традиции)? Тогда наши глубочайшие убеждения о том, что правильно, а что – нет, повисли бы на сомнительном небесном крюке. Колин Макгинн замечает: