МЦ тех разговоров не знает, а Гронскому дает одновременно пару новых поручений. Первое касается проекта Эренбурга, задумавшего собрать высказывания русских писателей о странах Западной Европы — Франции, Германии, Италии — для серии книг. «Книга будет переводиться на все яз и пойдет в Сов Россию, жаль было бы, если бы мой голос отсутствовал». Надо было найти давнюю — от 13 декабря 1925 года — МЦ не помнила точной даты — публикацию ее «О Германии» в «Днях» и, если будут трудности, потревожить от ее имени Александра Федоровича Керенского, главного редактора «Дней», сказав, что Марина Ивановна «издает книгу прозы». Второе поручение — романтическое: найти у знакомого книгопродавца старинное издание «Ундины» Фридриха де ла Мотт Фуке. Стихотворный перевод Василия Жуковского МЦ знала с детства. Она украдкой отправила Гронскому 200 франков и попросила, если затея удастся, прислать ей книгу в качестве подарка от себя, Гронского, и стереть резинкой цену. Ученик получает уроки уловок, которые оказались тщетными. Ни то ни другое не получилось. Гронский выразился обобщающе многозначительно: «Уплыла Ундина». И сам не приехал. Книга: Эренбург И., Савич О. Мы и они: Франция (Берлин: Петрополис, 1931) — цветаевских текстов не содержала. Гронский зря старался: за отсутствием в редакции свободного экземпляра в два приема переписал очерк от руки.

Удалось другое. Нанни Вундерли-Фолькарт в ответ на жалостливую («ничего не имею и живу подаянием») просьбу МЦ прислала ей несколько книг, прежде всего, по-видимому, — опус о Рильке его первой вдохновительницы Лу Андреас-Саломе: на заре их отношений ей было тридцать шесть, ему двадцать один, и эта песня длилась четыре года. МЦ обещает Вундерли-Фолькарт в октябре показать «Элегию для Марины». А позднее — когда-нибудь — и копии его писем. Но не для того, чтобы это стало обнародованным, то есть, на ее взгляд, разбазаренным и преданным.

К МЦ приехала Елена Александровна Извольская. Это именно она в свое время — в 1925 году — перевела на французский язык те стихи Пастернака, с которыми тогда познакомился Рильке и виделся с переводчицей в Париже. Она была дочерью русского посла во Франции (1910–1917) Александра Петровича Извольского. Ее приезд — радость, но и нагрузка: гостья поступила на полный пансион МЦ. Ей отвели единственное свободное помещение, нечто вроде погреба, — в альпийской хижине пребывают и некоторые члены семьи Туржанских. Живут как в пустыне, в самой примитивной обстановке, из двух примусов один совсем угас, а другой непрерывно разряжается нефтяными фонтанами, но все в доме неизмеримо счастливы.

Чистой радости не бывает. Болен Мур. Свалился в ручей, и хотя тотчас же был извлечен и высушен, застудил себе низ живота. Доктор сначала подумал, что — нервное, прописал бром, бром не помог, тогда прописал ежедневные (даже два раза в день) горячие ванны, приволокли за двенадцать километров цинковую бадью, и с третьей ванны — простуда. Лежит в постели, на строгой диете, очень похудел. К тому же он пострадал от ржавого гвоздя, который пытался согнуть ногой, — гвоздь, проткнув толстую подошву сандалии, впился ему в ногу.

Кроме того, Святополк-Мирский перестал доплачивать за санаторию Сергея Яковлевича. На пару дней Мирский заглянул в шато д’Арсин, подымался в сторону Сен-Лорана к МЦ, мычал, молчал. Хмур, неисповедим. Разговорить невозможно. Должно быть — плохи дела. МЦ не знала: он только что напечатал статью «Почему я стал марксистом» (Дейли уоркер. 1931. 30 июня). У некоторых разваливаются семьи. У того же Сувчинского, например. Вера Александровна уезжает в Лондон, кажется — к Мирскому. Тот, став марксистом, готовится к отъезду в СССР.

МЦ доплачивала за д’Арсин остатками заработанного на ее вечере, теперь все иссякло. Аля пишет этюды и вяжет — множество заказов, чудная вязка. Сергей Яковлевич не толстеет, но чувствует себя хорошо, доктор находит, что ему лучше, но до полного выздоровления еще далеко. Написал две вещи (проза) — очень хорошие, на взгляд МЦ.

Далеко в Париже вспыхивают литературные страсти. Теперь — вокруг группы «Перекресток», собравшей преимущественно молодых поэтов под крылом Ходасевича, в группу не входящего. Он защищает их на страницах «Возрождения» (1930. 10 июля), ему отвечает Адамович в «Числах» (1930. № 2/3): «перекресточники» ограничили себя поисками формы. О ком речь? Довид Кнут (придумавший имя группы), Юрий Терапиано, Георгий Раевский, Нина Берберова, Владимир Смоленский, Юрий Мандельштам — народ грамотный, в этом году они издали два общих сборника, их зовут в свой салон в Пасси, на улице Колонель Бонне, Мережковские, но чаще всего они толкутся в кафе «Ла Болле» на улице Де-л’Ирондель, в Латинском квартале. Среди столиков витают тени Уайльда и Верлена. Но МЦ, изредка заглядывавшую в «Ла Болл», в принципе всё это мало волнует, особенно сейчас, в сени Скалы форелей.

Вокруг — обилие маленьких городков, но МЦ никуда не выходит и нигде еще не была, ни в Анси, ни в Эксе, ни в Шамони, куда ей совсем не хочется, хочется в Анси — из-за Руссо, чью «Исповедь» она только что кончила читать: там есть эпизод о его побеге из мастерской гравильщика, где он был в учениках, из-за несправедливого наказания. Оказавшись в Анси без денег и крыши, он сделался любовником приютившей его дамы, сильно превосходившей его возрастом.

В городок Тонон съездил Сергей Яковлевич. Подробности — в письме МЦ Родзевичу от 15 августа, в день рождения Наполеона: «Завтра утром уезжает Е А Вчера Сережа с Нат Ник[206] ездили в Thonon — по желанию С без меня — всё еще удивляюсь, но начинаю привыкать. Всю жизнь меня убеждал, что без меня жить не может и загубил мне этим немало — из немногих моих! — прекрасных дней. (Что скучает без меня каждый час.) Думаю, что более меня была удивлена Нат Ник — А м б мне самой хотелось в Annecy с Вами одним (наверное даже!) не поехала же — потому что неловко — и жаль. Дай ему Бог на этой дороге — успеха. Обнимаю Вас. Письмо уничтожьте непременно». Слышится какая-то покорность судьбе. «Начинаю привыкать».

МЦ доперевела «Мóлодца». Пришла пора стихам памяти Маяковского. Это редчайшая редкость — от начала до конца ее знаний о нем Маяковский избежал перемен ее настроений. Это было незыблемое «Здорово в веках, Владимир!». Прощание с ним она только так и мыслила — цикл «Маяковскому»:

Не умер, а родился — вот что произошло 14 апреля 1930 года. Это похоже на то, что она записала в августе 1921 года: «Смерть Блока я чувствую как вознесение». Маяковский — событие, какое происходит раз в столетье. Американские ботинки, в которых он возлежит в гробу, у МЦ становятся великанскими сапогами-скороходами:

Что за словарь? Откуда сей пролетарский пророк Моисей? Все та же гора — что в «Поэме Горы», что в «Новогоднем». У Маяковского самого в стихах были то «гóры горя», то так: