60 годами ранее бомбардировки Перл-Харбор объединили всю нацию. То же самое, по крайней мере на некоторое время, произошло и после терактов 11 сентября. Однако вскоре стало понятно, что непопулярный президент Джордж Буш (впервые с 1888 года занявший эту должность без получения мандата большинства) использует теракты в своих целях. Президент понимал, что после терактов вся нация поддержит правительство из чувства патриотизма. На какое-то короткое время самый непопулярный президент со времен начала опросов населения получил поддержку 92 % избирателей.

В течение нескольких недель Манхэттен был обклеен объявлениями о поиске пропавших людей, а руины обвалившегося здания дымились. Спустя неделю сенаторам и журналистам стали приходить по почте конверты со спорами сибирской язвы, от чего погибло пять человек. Происхождение конвертов с сибирской язвой так и не раскрыли, что прибавило апокалиптичности. Все считали, что необходимо что-то предпринять. Никто не думал о метафорах.

Или, точнее, почти никто не думал. Спустя два дня после терактов Сьюзен позвонила подруга, Шэрон ДеЛано из The New Yorker, и попросила написать что-нибудь короткое для издания. Сьюзен написала три параграфа.

«Разрыв между монструозной долей реальности, которую мы получили в прошлый вторник, самодовольным бредом и прямым обманом, которые изрыгают ТВ-комментаторы и публичные личности, является удивительным и угнетающим. Те, кто должен следить за событием, объединились в попытке довести умственные способности взрослого населения до уровня детей. Где признание того, что произошедшее не является «трусливым» нападением на «цивилизацию», «свободу», «человечество» или «свободный мир», а нападение на объявившую себя сверхдержавой страну, пожинающую последствия действий и союзнических отношений США? Как много американцев знают об американских бомбардировках Ирака? И если уж использовать прилагательное «трусливый», то не было бы более правильно применить его в адрес тех, кто убивает оттуда, где его не ждет возмездие, а не в честном бою, когда человек рискует жизнью, чтобы убить других. В смысле смелости (являющейся нейтральным качеством) можно говорить все что угодно о террористах, свершивших нападение во вторник, но трусами их точно нельзя назвать.

Наши руководители пытаются убедить нас в том, что все в порядке. Америка не боится. Наш дух не сломлен, хотя этот день станет днем позора, и Америка сейчас находится в состоянии войны. Но все далеко не так хорошо. То, что произошло, не было Перл-Харбором. Нами управляет похожий на робота президент, убеждающий нас в том, что Америка должна высоко держать голову. Сегодня все поддерживают президента. Целый ряд общественных деятелей, членов администрации и не занимающих государственных должностей и являющихся противниками проводимой нынешней администрацией США внешней политики, не находят ничего лучше, как заявить, что поддерживают президента. Есть над чем подумать в Вашингтоне и в других местах, о некомпетентности американской разведки и контрразведки, о вариантах развития американской внешней политики, в особенности на Ближнем Востоке, а также о том, какой может быть умная программа военной защиты. Бурные аплодисменты единодушного и успокоительного одобрения съездов КПСС нам точно не подходят. Единодушное ханжество и оторванная от реальности риторика последних дней американских СМИ и администрации кажется мне недостойной демократии.

Занимающие государственные должности мужи дали нам понять, что считают своим долгом манипулировать нами, а также заниматься шапкозакидательством, надуванием щек и помощью пережить горе. Политика в эпоху демократии требует наличия отличных друг от друга мнений, что приводит к честности, эту политику заменили психоанализом. Давайте горевать вместе, не вопрос. Но минимальное понимание истории поможет нам понять то, что недавно произошло, и то, что может происходить дальше. «Наша страна сильна», – повторяют нам раз за разом. Я почему-то не считаю, что это большое утешение. Кто сомневался в том, что Америка сильна? Вопрос только в том, что это не единственное, чем может быть наша страна»[1605].

Эти строчки оказались самыми взрывными из всех тех, которые она когда-либо написала для печати. Эти слова могли бы быть (и время подтвердило) пророческими. Первую строчку: «Грустному и потрясенному американцу, жителю Нью-Йорка, Америка не казалась такой далекой от признания реальности, чем после получения в прошлый вторник монструозной доли реальности» – вырезали, что, по ее мнению, искажало содержание, которое она хотела вложить в посыл.

Даже до публикации текста многим показалось, что Зонтаг выбрала неправильный тон. После публикации значительная часть читателей была шокирована. Зонтаг планировала во время выступления в Американской академии в Берлине зачитать отрывки из романа «В Америке», но собравшиеся хотели услышать ее мнение о теракте. Она зачитала приведенный выше текст, перед чтением которого признала, что «он моралистического содержания, не отличается высоким уровнем художественного мастерства, в нем есть преувеличения, и многие сочтут, что это уж слишком».

Выслушавший текст немецкий журналист был очень удивлен. «В этом полемическом тексте содержится жесточайшая критика Америки. Ни одна газета еще не публиковала таких враждебных статей. В ближайшие недели мы узнаем, опубликовал ли текст The New Yorker»[1606]. Закончив, она подняла глаза. Публика молчала.

Она следила за развитием событий по CNN, и ее негативная реакция подтвердила правоту ее собственного утверждения. Какими бы сенсационными ни были изображения, они плохо передают реальность.

В Америке, где многие помнили ее политические тексты, правые «сделали стойку». «Что общего у Усамы бен Ладена, Саддама Хусейна и Сьюзен Зонтаг?» – таким вопросом начиналась статья в The New Republic. – Зонтаг нельзя впредь давать слово во время серьезных интеллектуальных дебатов». Это сказал председатель фонда наследия Рейгана[1607]. В New York Post писали: «Я хотел пройти босиком по битому стеклу через Бруклинский мост, схватить эту ужасную женщину за горло, вытащить к развалинам башен-близнецов и заставить ее прочитать этот текст пожарным»[1608].

Ее друзья тоже остались недовольны. Давид Рифф негодовал. «Мне постепенно не понравился текст, который я быстро написала для New Yorker, – писала она ему спустя неделю после публикации. – Даже в процессе работы он показался мне примитивным. Но сейчас он мне кажется еще более неправильным. Было правильно выступить против заигрывания с публикой и излишне патриотичной американской риторики. Но мне надо было также сказать и о терроризме – то, о чем ты писал мне в прошлых письмах…» Он все равно был недоволен. Она отвечала: «Я продолжаю размышлять о вопросах, которые ты затронул. Был мой текст таким ужасным? Я склоняюсь к тому, что он не был очень умным. Мне начинает казаться, что главное для лидеров мнений, в число которых я включаю и себя, – это занять позиции непринятия Буша»[1609].