Я открыл глаза:

– Рыжий Руди, сукин ты сын! Какими судьбами? Я же тебя полгода не видел! Как дела?

– Как сажа бела. Самому не верится, что я до сих пор дуба не врезал. Но руки-ноги при мне, и я еще дышу.

– Выходит, ты опять обскакал судьбу – для солдата это немало. А Вихляя я помню. Он джайкури, и все его близкие погибли в осажденном Дежагоре. Он прибился к нам, когда мы вышли из города, а раньше вроде был каменщиком, но уже числился нашим, ловил с нами обманников в роще Предначертания.

– Точно, тот самый. Он и на Чарандапраше неплохо себя показал.

– Ну а другой, как бишь его… Свинец? Что-то не припоминаю.

– Он вроде из тенеземцев. Попал к нам в плен: сначала работал, а потом присягнул. Правда недавно, с месяц назад.

– Ну а мне-то до них какое дело?

– Оба погибли прошлой ночью. Я решил, что тебе нужно об этом знать. Ведь ты заносишь имена павших в Анналы.

– Спасибо, что вспомнил. Хотя не уверен, что мне это нравится.

– Почему?

– А потому, что вы обо мне вспоминаете, только когда погибнет кто-нибудь из парней. Приходите и говорите, чтобы я помянул его в Анналах.

– Кончай тереться при штабе, Мурген. Возвращайся в строй. Тогда ты снова будешь не одним из них, а одним из нас.

Вот ведь гадство. Похоже, я и сам не заметил, как превратился в штабную крысу.

– Может, ты и прав. Теперь, когда мы захватили Хозяина Теней, предстоят перемены. Я буду иметь в виду твое предложение.

Рыжий Руди хмыкнул. Он не слишком поверил моему обещанию, но отправился к своим парням с чувством исполненного долга.

Меня передернуло. С плато тянуло холодным ветром, и показалось – хотелось верить, что только показалось, – будто он нес запах Кины. Мне припомнились ветры, овевающие равнину костей. Надо бы навалить побольше камней к древку знамени – вон как трясется и шатается. Но я поленился.

Хотелось погреться у костра, но по эту сторону Вершины с топливом обстояло неважно. Все доски, палки и щепки шли на приготовление пищи. Правда, и готовить, кроме корня горечавки, было нечего.

«Ты научишься жить без света», – припомнилась цитата из старых Анналов.

Прямо перед моим носом появилась пара сапог, принадлежавших дядюшке Дою, – я понял это, заслышав брюзжанье, как всегда, отстававшей от него матушки Готы. С такой походочкой она никак не могла за ним угнаться.

– Дядюшка, – изрек я, не поднимая глаз, – чему обязан сомнительным удовольствием видеть тебя после столь долгой разлуки?

– Тебе следует держать знамя поближе, Солдат Тьмы, так чтобы оно всегда было под рукой. Иначе ты, скорее всего, его лишишься.

– Это вряд ли. Хотя, конечно, кто-нибудь из приспешников Прабриндра Дра, обманник или мелкий колдун, считающий, что его способности для всех великая тайна, может попытать счастья. Но он глазом моргнуть не успеет, как окажется вон в той канаве. – Я блефовал, но дядюшка вряд ли мог меня разоблачить. – Знамя умеет отличать хороших парней от плохих.

Подошла матушка Гота с узлом величиной чуть ли не с нее саму. Она притащила из Кьяулуна решительно все, что могло пригодиться. Включая запас дров. Я решил не заедаться, по крайней мере пока не кончатся дрова.

В мире есть повара и похуже матушки Готы. К их числу принадлежат ее сын и ненаглядный зятек.

Дядюшка Дой, будучи мужчиной и – по понятиям нюень бао – какой-то шишкой, нес Бледный Жезл и куда более скромный узел.

Сбросив свой груз, матушка Гота опустилась на четвереньки, чтобы залезть в землянку. Встретившись с ней взглядом, я не удержался от ухмылки. Она принялась изрыгать ругательства, кляня злых богов, устроивших землетрясение в столь неподходящий момент.

Даже земля дрожала от такой божбы. Наверное, Одноглазый слышал эту ругань, находясь черт знает за сколько веков от нас.

– Дай отдохнуть Тай Дэю, – попросил я. – У нас будет долгая ночь.

От глаз дядюшки Доя не укрылся заткнутый за пояс у меня за спиной короткий бамбуковый шест.

Холодный ветер крепчал. Полотнище знамени хлопало и трещало. Дядюшка Дой окинул взором темный склон, оценил землянку и мрачно посмотрел на меня, словно выказывая сожаление по поводу того, что оставил свое любимое болото.

– Какая служба, такая и жизнь, – сказал я.

Матушка Гота вылезла наружу, по пути озвучивая так и не высказанные соображения Доя.

– Вы сами напросились, – напомнил я обоим.

Дядюшка Дой хотел было попререкаться, но справился с соблазном и устроился у входа в землянку, положив Бледный Жезл на колени. Гота пошла осматривать окрестности и собирать камни. Соседи не возражали, хотя в этих краях камни, похоже, стали единственным признаком благосостояния.

Я закрыл глаза и, будто желая растравить душу, принялся насвистывать мелодию, которую напевала Сари, когда была счастлива.

Затем, как всегда, пришла Тьма.

Меня все-таки оставили в покое. И я заснул – не мешал ни холод, ни ветер, ни запах стряпни, ни собственный храп. Когда сгустилась ночь, я постепенно освободился от уз, крепивших меня к плоти. Некоторое время чувствовал себя тряпицей, полоскавшейся на ветру. И не предпринимал никаких усилий, чтобы двинуться куда бы то ни было. Возвращение дядюшки Доя пробудило во мне не слишком вдохновляющие воспоминания.

Мой дух слился с ветром, и тот увлек меня на север. Неторопливо проплыв над горами, пустынями и захваченными нами городами, я нашел Дрему, направлявшегося из Таглиоса в Дежагор. Паренек понимал: пока он в седле, ему ничто не грозит. Ни один подсыл Радиши не угонится за его конем.

Радишу побег Дремы огорчил до крайности. Ее планом предусматривалось обязательное пленение или умерщвление всех братьев Отряда. Побег хотя бы одного означал возможность возвращения чумы. Подобно Нарайяну Сингху, она знала, что Тьма приходит всегда. В чем ее лишний раз убедили последствия случившегося в Дежагоре.

Теперь Баба в ужасе ждала, что из-за провала заговора наступит Год Черепов. Душелов она поминала через слово, и всякий раз не хвалебно. Похоже, сообразила, что, желая избавиться от опасного союзника, связалась с другим, куда более опасным.

Радиша помнила, на какие ухищрения Душелов пошла несколько лет назад, и знала, что эта колдунья куда менее предсказуема, чем любое стихийное бедствие.

Хотя Таглиосу не было нанесено никакого ущерба, последствия землетрясения ощущались и здесь. В том числе и политические. Многие люди полагали, что боги – или какая-то неведомая, но ужасная сила – недовольны коварством властей в отношении Черного Отряда.

Костоправ столь часто напоминал о традиции Отряда не оставлять предательство безнаказанным, что некоторые таглиосцы уже ожидали неминуемого возмездия. И все это было каким-то образом связано с ужасом перед самим именем Отряда. Ужасом, сути которого никто не хотел или не мог объяснить.