Не слушая, Эвер дает венцу коснуться своих волос. И падает на камни.

Толпа кричит, став уже и штормом, и ветром одновременно. Многие вскакивают, размахивая руками и вопя в страхе, гневе и недоумении. Послушники, замерев по жесту жреца, пытаются усмирить людей трубным гулом, а целеры и токсоты там, у лестниц, никому не дают броситься к нам, увещевают, грозят оружием. Они не пускают даже Клио и Скорфуса, ринувшихся вперед первыми. Все потрясены, я понимаю, ведь самовольно надеть королевский венец – дерзость.

Богохульство и дерзость, сурово караемые, а еще…

А еще иногда это способ раз и навсегда покончить со всем.

– Принцесса! – Не понимаю, кто зовет меня, и мне плевать.

Я все поняла. Поняла, и слезы снова вскипают в глазах.

Он не богохульник. Он предатель.

– Человечица! – Нет, я не отзываюсь даже на близящийся окрик Скорфуса.

Нет, он не предатель… нет, просто я совсем не заслужила того, что жива. Я опускаю глаза.

Венец, как влитой, сверкает у лежащего Эвера на голове, и единственное, что я понимаю, – нужно кинуться к нему и снять, снять, прежде чем металл поймет, что оказался на челе убийцы, если только он еще этого не понял. Прежде чем сожмется. Прежде чем раздавит. Снять и…

– Не трогайте, принцесса! – Трое из патрициев хватают меня одновременно; кир Алексор уже там, с Эвером рядом, наклоняется. – Не трогайте, и…

– ОТОЙДИТЕ! – Я просто кричу, но магия взрывается во мне. Кир Мористеос, кир Герасклепий, кира Феонора – все разлетаются в стороны, как осколки этого взрыва. – Эвер!

Мир смазывается и дрожит блеском доспехов и оружия, ревущими голосами, падающим небом. Я бегу, путаюсь в платье и больно падаю на колени, едва замечаю и это – ведь я упала достаточно близко от белой фигуры, все еще недвижной; от патриция по защите и нападению, нависшего над ним мрачно и… недоуменно. Потянувшаяся рука замерла. Лицо сильнее окаменело.

– Эвер? – тихо зову я.

Наверное, кир Алексор понимает, чего я жду, по ужасу в моих глазах. А может, как и кир Илфокион, с самого начала подозревал, что со спасением от Монстра все не совсем чисто. Так или иначе, он не спешит снимать с чужой головы священный и смертоносный убор. Лишь смотрит, будто не совсем понимая, где оказался.

– Он дышит, принцесса. – Голос наконец заговорившего патриция ровный и лишен цвета. Шаг назад он делает так, будто боится запачкаться об Эвера. Или об нас обоих. – Он жив, да и с чего бы ему умирать?..

Толпа не успокаивается. Стража кричит все яростнее, теснит публику все грубее: предсказать поведение людей, видящих то, что они видят, сложно. Кир Алексор и жрец оцепенели. На лицах остальных трех патрициев, с трудом встающих после моего волшебства, – голый страх, за которым все же пробивается подозрение. Догадка. Готовность задавать вопросы. Они снова медленно обступают нас. Меня и лежащего Эвера. Но больше не решаются меня от него оторвать.

Мне все равно. Я осторожно снимаю венец со своей головы, с его головы…

И закрываю глаза.

Да здравствует королева. Да здравствует милосердие богов, внезапно пощадивших того, кто заслуживал пощады. Или?..

10. Что-то между богом и чудовищем. Эвер

Когда я открываю глаза, тело не подчиняется – будто я камень в бесконечном ущелье, полном камней. Видимо, те, кто принес меня сюда, догадывались, что так будет: даже не связали мне руки. Воздух пропитан запахом лаванды, успокаивающим запахом, от которого сейчас меня мутит. Почему я снова здесь – в своей спальне, которую спешно, сопровождаемый почти почетным караулом, покинул утром? Почему – разве я не должен быть в темнице за то, что осквернил прикосновением венец короля? Почему…

…почему я жив?

Голова разрывается, потолок плывет – все эти бесконечные лепные деревья, фигуры дриад и птиц меж ветвей сливаются. Кровать качается в душных волнах; свет из окна – острые-острые ножи, воткнутые мне в веки; мои виолы – грозные чудовища.

– Привет, двуногий, – отвечают на мой стон боли. – Жив?

Знакомый черный хвост бьет по щеке. Скорфус устроился на тумбочке и, похоже, скучает там давно. Боковым зрением сразу вижу то, что уже видел: с ним, с самим его силуэтом, что-то не так. Все не так. Под его лапами успела натечь лужица крови.

– Привет.

Губы едва удается разлепить. Облизывая их, чувствую то ли грубую шкуру, то ли битое стекло – так они высохли. Скорфус тихо фыркает:

– Ох, держи, неудачник.

Кубок с водой он подает мне все тем же хвостом. Я беру – и наконец поворачиваюсь к нему, чтобы увидеть очевидное. Чтобы втянуть носом второй запах этой комнаты – горько-железный.

– Твои крылья…

Он поводит плечами, если можно сказать, что у него есть плечи. Поводит и головой, медленно, осторожно, точно проверяя, не отвалится ли она. Грустно улыбается уголком розовой пасти и вместо ответа сплевывает:

– И вот так ты мне отплатил.

– Я…

Часть меня тихо возражает: подожди. Ему ты не отплатил ничем, ты сделал то, что должен был, и все прошло хорошо, правильно, справедливо… ну, для всех, кроме голосов в твоей голове, голосов, сливающихся в холодный сокрушительный голос Монстра. Но ты победил их. Вы обманули богов. Вы помогли друг другу. Орфо коронована, жива, станет правительницей, а ты…

Я закрываю глаза и второй ладонью осторожно щупаю свои височные кости, лоб, затылок. Целые. Невредимые. Болят не потому, что венец их раздавил. Венец на голове вообще не ощущался, теперь я помню это ясно. Надев его, я не почувствовал даже холода или жара.

– Да. Прости. Но, как видишь, у меня ничего не получилось.

Скорфус молчит, наблюдая, как я пью воду и осторожно, трясущейся рукой, ставлю пустой кубок на стол. Слышу отчетливый хлюп: посеребренная ножка опустилась в красную лужу. Меня передергивает, хотя я видел много крови в своей жизни; еще больше – в жизни Монстра. Просто сейчас я наконец понимаю весь подтекст его слов.

Он что-то сделал. Что-то сделал ради того, чтобы Орфо осталась жива. А я…

– Почему? – шепчет Скорфус, тяжело, нетвердо спрыгивая с тумбы прямо мне на грудь. Лапы оставляют на рубашке следы, я чувствую едкий жар фамильярьей крови, обжигающий кожу даже сквозь ткань, но не двигаюсь. И не отвечаю.

Его злое понимание, заключенное в самой формулировке вопроса, накрывает меня с головой. Конечно, он не будет спрашивать: «Чего ты хотел добиться?» – мы оба прекрасно знаем: чтобы стать королем Гирии, недостаточно просто надеть венец, какой бы силой