наживую думаю о том, больно ли ему, и сам повожу плечами. Замечаю, что в густой шерсти возле шеи что-то поблескивает. Решаю не приглядываться, сжимаю зубы и беру слова назад:

– Прости. Прости, Скорфус, я не прав, но я…

– Да. Мне тоже жаль, – вдруг глухо обрывает он. Его тон неожиданно мягкий, будто в мыслях прямо сейчас он не обзывает меня всеми теми странными бранными словами, которые любит, вроде «долбоеб» и «утырок». – Если тебе интересно… конечно же, я не хотел обмануть тебя. Вас я никогда не обманывал.

В логическом ударении, которое он сделал, ответ на прежде проигнорированный вопрос. Но я все же повторяю, в этот раз прямо, хотя и здесь сложно себя преодолеть. Но лучше спрошу я, чем Орфо, – я почти уверен, она тоже еще не решилась, иначе Скорфуса не было бы тут.

– Боги наказали тебя за то, что ты рассказал нам. Да?

Он тихо хмыкает, что-то бубнит сквозь зубы, потом проговаривает четче:

– Уже второй раз.

– Второй?.. – Осекаюсь, резко вспомнив.

Скорфус закрывает глаз, превращаясь в черное пятно.

– Да. Первый был, когда я помог вам с законниками. Тогда я просто немного… полежал. А вообще, – его меховые бока чуть раздуваются от смеха, – кажется, они любят меня. Ну, любили, ведь первое нарушение правил они вообще спустили мне на торм… – Он кидает на меня взгляд и, снова вздохнув, отказывается от какого-то явно иномирного выражения. – В смысле, меня не наказали за то, что я впустил Орфо в Подземье. Вообще никак. А должны были.

– Но… – Я не могу уложить это в голове. – Твой дар…

Многие коты-фамильяры умеют открывать порталы. Никто никогда не наказывал их за это умение. И все же Скорфус, приподняв голову, расплывается в такой желчной ухмылке, будто я сказал невероятную глупость.

– То, что мы можем куда-то войти, вовсе не всегда означает, что нам туда можно, двуногий. – Он вздыхает. Слабо мотает хвостом, потом плотно обвивает им себя. И продолжает чужим, опять лишенным красок голосом: – Тысяча правил у людей, Эвер, и всего три правила у фамильяров. Не помогать людям обманывать богов. Не водить людей туда, где боги не властны. И не открывать людям их секретов.

– А иначе… – Опять запинаюсь. Кровавые борозды на его спине объясняют достаточно. – Скорфус, боги… – Это бьет наотмашь. Бьет и заставляет наконец спросить то, о чем я гадал с нашего знакомства. – Скажи. Зачем тебе это? Зачем тебе мы? Почему ты…

Почему вообще ты не остался на своем благостном острове, где цветут лотосы и люди оставляют вам подношения в виде моллюсков и сливок? Почему потащился сюда? Почему, зная, как с тобой могут обойтись, позволил себе целых… три?.. раза нарушить правила?

– Потому что тысяча правил, которые ограничивают тебя, делают жизнь куда сложнее и интереснее, чем три. – Скорфус, удивительно, не ударяется в остроумие, просто устало, не двигаясь, смотрит на меня. И я чувствую: это не все. – Потому что так бывает: однажды ты просто понимаешь, что кому-то где-то не помешает такой друг, как ты. Потому что обладать большой силой и не пробовать обратить ее на настоящую пользу, просто наслаждаться тем, что тебя боготворят, – это дерьмо. Разве нет?

Я решаюсь на то, о чем думаю вот уже несколько минут. Поднимаю руку, чтобы почесать его между ушей. Он прикрывает глаз и слабо урчит.

– Да, иногда это выходит боком. Здорово выходит. Но что поделаешь. Я никогда не выливал подобные сопли на Орфо, и ты тоже не смей, ведь она будет смеяться, и…

Но тут он осекается на полуслове, будто подавился. Дергается, отталкивая мою руку, резко смотрит мне в глаза. Выражение задумчивое, словно что-то он заметил или понял лишь сейчас и все еще осмысливает до конца. Я жду. Мои пальцы замерли. Но Скорфус не продолжает мысль, а только, раздраженно фыркнув, повторяет тоном, не терпящим возражений:

– Ты тоже не смей. Она считает, что я просто люблю путешествовать. И в принципе, она права, это тоже правда, я мог бы быть странником. – Он посмеивается. – Да, я наверняка странник, если меня обрить.

Я не отвечаю. Имя Орфо вонзается в мой разум раскаленной иголкой, я опускаю руку и сжимаю в кулак. Больше нельзя откладывать вопрос, который должен был быть первым или хотя бы вторым. Пока я не узнаю ответа, скорее всего, у меня даже не найдется сил встать.

– Где… как она? – Смешиваю два вопроса в один, принимая то, что звучу глупо и жалко. И ту правду, которая закономерна.

– Она подавлена. Поэтому ее пока здесь и нет. Думаю, ей нужно время, чтобы… – Скорфус снова осекается, и снова на его морде проступает странная эмоция, которую я определил как задумчивость. Задумчивость, повод для которой его не воодушевляет. Помедлив, он начинает новое, другое предложение: – И послушай, двуногий. У нас времени тоже не так много. Ясно?

Его речь становится вдруг немного сбивчивой, а дыхание, кажется, учащается. Мои ребра жжет сильнее: кровь? Да, струйка стекает через его правый бок. Он, заметив это, с отвращением лижет шерсть, потом неестественно выворачивает голову и лижет сами борозды. Долго. Тщетно. Снова обращает ко мне окровавленную морду, и на этот раз я читаю в его взгляде одно-единственное тлеющее слово. Слово, которое отдается в висках.

«Спрашивай».

Он не про свое самочувствие и не про Орфо – понимаю это резко, как если бы когтистая лапа дала мне пощечину. Другой вопрос, тот, который тоже должен был быть первым или вторым, так пока и не прозвучал. Я задал его лишь в мыслях. Задал в пустоту, уверенный, что ответ найдется в каком-нибудь контексте. Например, я услышу, что Орфо сняла с меня венец прежде, чем ветви раздавили бы мне череп. Или что убор сам упал при моем падении. Что угодно глупое, очевидное. Что угодно, а не…

– Почему я выжил? – одними губами спрашиваю я, и Скорфус кивает.

«Отлично».

– Здесь могло бы быть три варианта, двуногий, – тихо начинает он, сев. Я все еще не в силах шевельнуться лишний раз, поэтому не поднимаю рук, пока он не просит: – Сними то, что у меня на шее. Давай.

Под шерстью оказывается шнурок, на котором что-то блестит. Плохо слушающимися пальцами я медленно мучаю узел, пока Скорфус, не сводя с меня взгляда, продолжает:

– Первый. Ты безгрешен. Что неправда. – Узел наконец ослабевает. Я тяну шнурок, и что-то, звякнув, падает мне на живот. – Второй. Боги отменили правило безгрешности. Это невозможно, венец убивает всех убийц, прикоснувшихся к нему. – Я нашариваю предмет. Круглый и плоский. Маленький. Знакомый?.. –