англичан как юмористическое, без всякого злого умысла, и утверждала, что «сами мы, русские, во всем виноваты, потому что вели себя как свиньи». Скрепя сердце Губатов должен был согласиться с этим, так как вызывать англичан на ссору он не имел ни возможности, ни права.

В обеденное время произошло краткое совещание, на котором было решено дело замять.

Когда все уже собрались ехать в ресторан — запивать обиду, в штаб прибыл генерал Михайлов. Тяжело ворочая пышными седыми бровями, он, взволнованный, подошел к Губатову:

— Алексей Кириллович, получены тревожные известия! Почитайте.

Губатов взял радиотелеграммы и, хмурясь, прочел вслух:

— «Начальнику гарнизона города Керчи. Весьма секретно. На французских эсминцах начинается мятеж. Матросы требуют прекращения арестов и расстрелов в городе, очистки улиц от трупов с передачей их для похорон родственникам. Исполнению своих требований дают срок — восемь часов вечера. Командиры миноносцев пытаются ликвидировать волнения, но на миноносцах развернута агитация большевиков. Секретно-информационное бюро контрразведки. Штабс-капитан Вырубов».

— Они могут снова поднять восстание в городе, — сказал кто-то из офицеров.

Генерал Губатов приказал повсюду усилить посты и патрули, особенно на рабочих окраинах, а на всех улицах срочно начать уборку трупов. Написал слезную докладную записку командиру английского крейсера, где информировал его о настроении в городе, просил произвести нажим на французское командование для отзыва миноносцев в Севастополь. Затем Губатов распорядился подать обед к себе в кабинет и срочно вызвать председателя бюро профессиональных союзов города Войданова.

Ко второму блюду, когда Губатов обсасывал куриные косточки, в кабинет вошли Войданов и Пряников. Генерал Губатов пригласил их сесть.

— Приятного аппетита, ваше превосходительство, — сказал Пряников. — После боевых трудов, наверно, превосходно кушается?

— Э, — поморщился Губатов, — у меня застарелый катар. — Он вытер жирные пальцы о салфетку. — Господа, могу предложить вам закусить со мной походным порядком. Как на бивуаке. Вот мадера, наливайте.

— Ваше превосходительство, — торжественно произнес Войданов, — я выпью за драгоценное здоровье освободителя и отца города Керчи генерала Губатова.

Губатов улыбнулся.

Через час делегация меньшевистских профсоюзов передала французским морякам обращение:

«Профессиональные союзы города, наши рабочие и городская беднота заверяют своих братьев матросов Франции в том, что мы, организованные рабочие города, ничего общего с большевиками-бандитами, засевшими в каменоломнях, не имеем, не имели и не будем иметь.

Председатель бюро профсоюзов Войданов.

Заместитель Пряников».

…С уборкой трупов спешили, переговоры велись безостановочно. К вечеру командующий английской эскадрой добился того, чтобы французские миноносцы были отозваны в Севастополь.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Светало. Небо постепенно очищалось от туч. В Аджимушкае — гомон, лязг, ржание, фырканье лошадей. У заходов каменоломен отчетливо видны группирующиеся белые отряды. Это отборный офицерско-добровольческий полк из корпуса генерала Барбовича.

Губатов накануне отдал приказ отпустить всем рядовым и офицерам по хорошей порции водки, отправить весь полк под землю и решительным напором раздавить партизан.

Ранним утром из городской крепости к Аджимушкаю была переброшена рота английской морской пехоты.

Англичане редкой цепью залегли на далеком расстоянии от каменоломен. Все отряды белых были сняты с позиций и стянуты к заходам.

Солнце всходило из-за моря, его лучи пронизывали небо, точно острые раскаленные пики. Было сыро и свежо после ночного ливня.

На высоком Царском кургане маячила группа людей. Это были сам генерал Губатов, командир офицерского полка генерал Михайлов, много штабных и английских офицеров.

Они в бинокли осматривали окружающее: спокойно голубеющий простор, рассыпанные в степи деревушки, ровное море, протянувшееся в бесконечную даль.

У темных разрушенных входов в каменоломни щетинился лес штыков и пик.

Подошли к месту, где взрывом разрушило камни и трещины земли путались, как жилы.

Солдаты хмуро молчали, были бледны, словно не выспались.

Генерал Губатов с трудом выпрямился и хрипло сказал Михайлову:

— С богом!

Михайлов положил руку к козырьку. Потом он отдал команду офицерам погружать отряды в подземелье.

Отряды двинулись. Солдаты зажигали фонари, лампы, факелы.

Несмотря на то, что все были пьяны и хорошо знали, что там, в каменоломнях, мало осталось людей и больные, бессильные партизаны не смогут дать настоящего боя, каждый из белогвардейцев все же понимал, что партизан, засевший в темноте за выступом галереи, зря ни одного патрона не истратит, нападающие с фонарями послужат прекрасной мишенью и даже не смогут узнать, откуда стреляет засевший. Поэтому как ни агитировали, как ни поили вином, ни кропили святой водой, растерянность и страх господствовали в рядах белых.

Полк построили в узкие, гибкие колонны. Впереди каждого взвода несли факелы. Офицеры закричали:

— Марш, марш! Прямо, вперед!

Каменные пасти заходов глотали длинную серую колонну. Англичане щелкали фотоаппаратами. Генералы Губатов, Михайлов и английские офицеры стояли на груде камней у главного захода каменоломен и смотрели вниз, вслед исчезавшему в глубине отборному полку.

2

А внизу, в узкой, заваленной глыбами галерее, партизаны рубили, рвали, скребли — кто руками, кто ломом, кто лопаткой — мелкий известняк и камни. Под самым потолком, в огромной выдолбленной дыре, у подвешенного фонаря, лежал на боку Ковров с лицом, завязанным грязной тряпкой. Он долбил штыком мягкий, сырой известняк.

Люди в тяжелых муках прорезали окно к свету, к воле. Отломленные куски сбрасывали вниз, где вереницей стояли калеки партизаны, хватали отработанный камень и передавали в стороны без шума, с большой осторожностью, чтобы не услыхали наверху и не обнаружили места прорытия хода…

Все находившиеся в каменоломнях знали, что роется выход, и все терпели и боль от ран, и страх, и голод, и жажду. Терпели, ждали, надеялись…

Из мрака боковой галереи внезапно вынырнули с фонарем трое партизан. Один из них крикнул:

— Товарищ Ковров, скорей сюда!

Все повернулись к пришедшим.

Ковров сполз по известняку, встал, смахивая с лица пыль и пот.

Партизан, задыхаясь от бега, сказал:

— Товарищ Пастернаев передает тебе, чтобы скорей шел к штабу… Белые лезут. Спускаются вниз. Видимо-невидимо!

Когда взволнованный Ковров прибежал к штабу, там уже стояли наготове шестьдесят восемь партизан. Пастернаев ходил вдоль строя. На его желтом, опухшем лице тревожно дрожали тени, падающие от коптилок. Несколько человек раздавали гранаты — на эти гранаты была вся надежда. Их отобрали в боях у белых и скопили около двухсот штук. Патронов было мало.

В строй стали пятнадцать партизан, прибывших с Ковровым. Всего собралось восемьдесят три бойца.

Командиры наказывали:

— Товарищи, смотрите, не отобьем — раздавят. Смерть для всех. Если силой не возьмем, может — паникой, испугом…

Партизаны молча смотрели на Коврова и на Пастернаева, во всем доверяя своим командирам.

Кругом потушили огни. Оставили несколько человек — предупредить жителей,