– Что вас беспокоит?

– Мотив. Самое главное – мотив. Почему?

– А если мы так никогда этого и не узнаем? Что, так уж трудно с этим смириться?

– Мне кажется, Левон Михайлович, вам как профессионалу, как врачу намного труднее с этим смириться, чем мне. Я просто хочу написать статью для газеты, максимально достоверную. И меня интересует мотив этого преступления.

– Вас интересует… Душевный порыв, мгновенный импульс… жгучий интерес. Неужели движение души важнее разума? А что говорит разум на все это? Он труслив и осторожен, порой он предостерегает от таких вот мгновенных импульсов. Вам и мне «интересно», но, возможно, мы никогда так ничего и не узнаем. И быть может, это только к лучшему.

– Я не понимаю вас.

– Гущин сказал мне, что вы присутствовали при обыске по месту его проживания. Я бы тоже хотел взглянуть на его жилище. Это какой-то склад?

– Дом, развалина рядом со Славянской площадью. Там кое-как отремонтирован только первый этаж, был магазин когда-то, судя по всему, а теперь обувной склад. Пепеляев там жил, потому что дорого квартиру было снимать, так нам в его фирме объяснили. Запущенное, грязное помещение, хотя одежда, которую он носил, содержалась им в относительно пристойном виде. В принципе там нечего было смотреть – рухлядь какая-то и сплошные обувные коробки. Одна деталь, я думаю, крайне важная. Знаете, какая? Застарелые следы крови – на вещах, на полу. На стене даже кровью что-то нарисовано. Какая-то абракадабра. Во время обыска все это было зафиксировано, снято. Я подумала: уж не прикончил ли он там кого до того, как пошел расстреливать? Но… не знаю, они эту версию как-то и рассматривать не стали, хотя обыск провели очень тщательно. И вообще у меня там сложилось впечатление, что Елистратов из МУРа и все его сотрудники, которые дело ведут, что-то темнят.

– Следы крови… это уже интересно, – Геворкян что-то отметил себе. – Надо будет уточнить, чтобы нам прислали копию заключения биологической экспертизы.

– А зачем это вам?

– Я думаю, что это его кровь, но пусть будет подтверждение.

– Его кровь? – Катя насторожилась.

– После той очной ставки с торговцем сувенирами они там, в прокуратуре, снова попытались его допросить. Тут вот у меня копия этого допроса, можете ознакомиться.

Катя взяла ксерокопию бланка допроса. Так, все напечатано… следователь сам заполнял «шапку» бланка. Имя, фамилия, год рождении, место рождения… Адрес прописки… регистрация… Прописан в Твери, место регистрации – Москва, Северо-Западный округ… Значит, отвечал Пепеляев на вопросы, пусть общие, стандартные, но отвечал! Вопрос следователя: «По какому адресу проживаете в настоящее время?» Есть ответ, он записан: «Снимал однокомнатную квартиру возле станции метро «Тимирязевская», затем переехал в квартиру на Люблинской улице». Вопрос следователя: «Когда это было?» Ответ: «Это было в прошлом году».

Вопрос: «Где проживаете в настоящее время? Как давно?»

На этом коротенький протокол обрывался. Внизу на бумаге какие-то пятна, отчетливо зафиксированные ксероксом.

– Как пояснил мне следователь, он задал этот вопрос – традиционный вопрос – Пепеляеву несколько раз. И ему показалось, что тот собирается ответить. Но он не ответил, он прокусил себе руку до кости. Пришлось вызывать врача и накладывать швы.

– Швы?

– Следователь сказал: «Он вцепился себе в кисть как гиена, я ничего подобного в жизни не видел, мы все еле с ним справились, не то бы он пальцы себе откусил». – Геворкян встал из-за стола. – Пепеляев прибыл к нам в центр в крайне неудовлетворительном состоянии, в ходе осмотра мы обнаружили на его теле множественные раны – в основном это резаные ножевые раны и укусы. Видимо, речь идет о длительном самоистязании, если, конечно, не будет доказано чье-то вмешательство со стороны.

– Он сумасшедший, – Катя покачала головой. – Вот оно все откуда идет. Причина убийств – его безумие.

Геворкян – ведущий специалист Центра судебной психиатрии – посмотрел на Катю и ничего не сказал.

– Но я все же могу его увидеть? – спросила Катя.

– Да, раз уж потрудились сюда приехать. Он сейчас в одном из наших специализированных боксов. Идемте.

Они шли по длинному белому коридору. Их обогнала целая процессия студентов – все в халатах, ужасно серьезные, деловые. Геворкян поздоровался с их куратором.

– Веду их сначала в семнадцатую, а потом, конечно же, в третий, – на ходу бросил тот.

Все как водится в научных учреждениях – работа, практиканты, лекция с демонстрацией…

И тем необычнее прозвучали слова Геворкяна в коридоре, показавшемся Кате еще более пустым и гулким после студенческого косяка.

– Когда с ним основательно поработали врачи, он какое-то время чувствовал себя значительно лучше. Это был ясный момент его сознания. Я имел с ним беседу, и он сказал, что слышит голоса.

– Сумасшедший, так я и знала. Псих, – Катя была в глубине души жестоко разочарована.

Геворкян набрал электронный код доступа возле двери в отделение.

– Он ищет контакта с нами, хочет что-то сказать. Ему что-то мешает. И я бы хотел узнать, что это такое.

Отделение выглядело тоже вполне обычно для Центра судебной психиатрии, только в маленьких окнах, выходивших во внутренний двор, стояли пуленепробиваемые пластиковые стекла да на медицинских постах вместе с медсестрами дежурили дюжие медбратья с военной выправкой.

Коридор и здесь был узкий и белый, стерильный. Двери, двери, за ними какие-то помещения, кабинеты или боксы – не разобрать. Тут было очень тихо, видимо, все звуки глушила мощная звукоизоляция. Везде под потолком были укреплены камеры видеонаблюдения. Пульт помещался тут же за перегородкой, там тоже сидела охрана. Геворкян попросил Катю подождать и зашел туда, разговаривал с охранниками – не было слышно о чем, затем долго и внимательно смотрел в монитор.

Судя по всему, боксы, где содержались подозреваемые, круглосуточно находились под видеоконтролем, прежде чем зайти в бокс, следовало понаблюдать за его обитателем.

Но вот Геворкян вышел и махнул Кате: за мной. Они свернули еще в один гулкий коридор и поднялись по лестнице. Впереди замаячила дверь, и, чтобы открыть ее, снова потребовалось набрать код электронного доступа.

Еще один коридор и…

Кате, когда она старалась не отстать, чудилось, что все будет как в фильме «Молчание ягнят» – боксы, толстые железные решетки и одна камера в самом конце коридора, отгороженная пуленепробиваемым, крепким как сталь стеклом, за которым ОН – чудовище.

От неожиданности она даже попятилась – стекло, это самое пуленепробиваемое стекло, было прямо перед ней. Бокс был не «в конце коридора», а первый от начала.

Узкое пространство, забранное светлыми матами, посредине медицинская кушетка, чуть поодаль табурет, крепко привинченный к полу. Поток солнечного света, льющийся в окно под самым потолком. И в столбе этого света – темная фигура.