Раньше, еще на Гавайях, все от меня хотели чтобы я верил в Ноа, поднимал его. Как будто я обязан его беречь, быть на втором месте и помогать ему пересечь финишную черту.

Не хочу вас огорчать, но я не гожусь для второго места.

И ради чего? Не то что бы Ноа нам чем-то отплатил, в конце каждого месяца мама с папой по прежнему сидят без денег. Как и везде на островах. Если хочешь из этого выбраться, нужно стать настолько хорошим, что тебе нельзя не заплатить. И заплатить много. Я знал то, что именно так и сделаю, когда наконец доберусь до Спокана.

Началось все кажется осенью 2004-го. Меня интересовал только баскетбол. Капитаны проводили межсезонные тренировки, мы все были на стадионе, наверху, где беговые дорожки. Приседания у стены, бег с ускорением, потом обратно в качалку. Парни спрашивали, ты когда-нибудь видел такое место, ряды, ряды, ряды чистых трибун для тысяч болельщиков, качалка оборудована по последнему слову техники, стойки в свежей краске, я такой, думаете, если я с островов, то никогда такого не видел? Но вообще правда не видел, не потому что с островов а потому что из Линкольн-Хай. Такие тренажерки я видел только на выездных играх в Кахене или в других богатеньких частных школах. Так что да, я видел такое место, но никогда прежде оно не было моим.

Коридоры, лаборатории, столовки будто перекрашивают раз в два года, симпатичный книжный магазинчик, цены офигеть. Но я клянусь, везде кроме разве что раздевалок, университет был белый как молоко. Я видел смуглых на кампусе, ну слава богу, а то я уж думал, я тут один такой.

А занятия? Я даже не знал, на какие записался, честное слово, этим занимался кто-то из руководства команды, а с домашкой мне помогали, парни из команды в первую же неделю подсказали — найди репетитора, лучше студентку второго курса, большие глаза, джинсы в обтяжку, крестик на шее, типа того. Она поможет, сказали они, она знает, кто мы такие. Так и вышло. Слова и цифры, конечно, мне приходилось писать самому, но если мой мозг и был там, то на сгибе ее локтя, на веснушках вокруг носа. В универе мне явно понравится.

Но баскетболом мы занимались всерьез. Каждый день, все время. Пятнадцать человек на тренировке в десять раз жестче чем все, что было дома. Все время бросали мяч, тук тук тук о полированные доски, идеальный скрип наших подошв. Мы отрабатывали игру один на один, мы отрабатывали два на два, мы отрабатывали два на одного. Отбивали броски в прыжке со средней дистанции, броски в прыжке с разворота и с трехочковой линии. Но уже на другом уровне. Парни из команды были сильнее, быстрее и умнее чем все, против кого я играл дома, в Линкольне, теперь я играю с мужчинами, не с пацанами, и в тот первый год я это чуствовал. Они все были на шаг с лишним впереди меня в воздухе, половину моих мячей блокировали или отбирали, и атмосфера вокруг меня словно обмякала и падала.

Быть круче. Быть сильнее и быстрее. Я должен.

После тренировок мы обычно сидели вчетвером или впятером в кафетерии, к коленям примотаны толстые мешочки со льдом, мы таращимся в тарелки с вялой говядиной и брокколи, есть не хочется, потому что тренер гонял нас как быков на кариде и мы еще не отошли. Столовая до балок потолка провоняла жирным горелым мясом, столешница холодная, в голове хули-хули[66]. От всего этого я чуствовал себя угашеным, хотя был трезв как Иегова.

— Кажется, я только что заснул с открытыми глазами, — сказал Грант.

— Заснул, — произнес Де Шон, — я сам видел. А я пытаюсь не обоссаться. Как тут отлить, если я весь в этом? — Он дрыгнул коленом, мешочек со льдом брякнул. — Если уж делают нам эти компрессы, пусть тогда и памперсы выдают.

— А ты что, восстанавливаешь водный баланс? — Грант кивнул на высокий стакан, из которого пил Де Шон. — Вечно он старается восстановить водный баланс, но с утра первым делом пьет диетическую колу. (Они жили в одной комнате, белозадый Грант, виггер[67] из Стоктона[68], и Де Шон из Эл-Эй[69].)

— Мне нужен кофеин, — извиняющимся тоном ответил Де Шон.

— Так выпей кофе, придурок.

— На вкус как твоя мама.

— Ну хватит, — сказал Грант. — Я тут типа пытаюсь расслабиться.

— Да ты весь семестр расслаблялся, — сказал Де Шон, — на занятиях по истории и вообще. Я, кроме экономического расчета, ни о чем думать не могу. Экзамен через два дня, я должен готовиться, а у меня голова, будто я укурился.

— Как воздушный шарик, да? Как будто шея ее не держит.

— Во-во.

— У Гранта голова всегда так, — сказал я. — Наверняка он из тех, кто на занятиях ест клей на задней парте.

— В началке, с этими своими большими ушами, — подхватил Де Шон. — Я это прям вижу.

— Ладно в началке, я говорю о прошлой неделе, — ответил я.

Де Шон с Грантом грохнули, прям взвыли от смеха, сложились пополам, и другие парни тоже.

Тогда я и почуствовал это. Я понемногу вписывался, становился одним из них. Мы чиркали по площадке до кровавого пота, работали вместе, как они говорили, хорошо, следущий пас дай посильнее, сделай точную передачу, или когда я в конце концов забросил несколько мячей в прыжке, они такие, вот, давай еще раз, и так всегда — я знал то, что они в меня верят. Они видели, кто я и кем стану.

А дома? С начала семестра я звонил маме с папой, обычно сидел на кушетке, которую мы засовывали под нашу кровать-чердак, кушетка была клетчатая, зеленая как авокадо, в веснушках сигаретных ожогов, у стены напротив мини холодильник. Мой сосед по комнате, Прайс, царапал ручкой бумагу, делал домашку — ноутбука у него не было, как и у меня. Наверное, мы были единственными без компьютеров во всем универе, такое чуство, что мне все время напоминали, откуда я родом — и я говорил со всеми по телефону, с мамой, папой, Ноа, Кауи, по очереди.

— Ну как погодка? — спрашивал я каждый раз папу, потому что ему нравилось смеяться над моей мерзлявой задницей. “Братан, отличная, каждый день, мы с мамой, Кауи и Ноа в прошлые выходные были на пляже, утром солнце, ночью дождик, просто супер. А как там в краю строганого льда?[70] Ты уже примерз языком к столбу? — И со смехом добавлял: — Не-не-не, говори давай, чё как”.

Он рассказывал мне какие-то мелочи, потом трубку брала мама и тоже рассказывала о чем-то, но оба довольно скоро переходили к главному и такие, типа, видел бы ты, чем занимается твой брат. Каждый раз, в каждый мой звонок разговор непременно переходил на Ноа, что бы я не делал. Они говорили, что даже учителя не представляют, что делать с Ноа, он поглощает самые сложные курсы в Кахене, причем и по химии, и по гавайскому языку, и по матанализу, как будто это легкотня. О его успехах даже в “Гонолулу Эдвертайзер”[71] написали, и тут же пошли пухлые конверты, имейлы и звонки из колледжей, они буквально осаждали родителей, чтобы Ноа уже сейчас начал у них занятия. А родители отвечали, скорее всего, он поедет в Стэнфорд.