Когда я подошел к нашей входной двери, я услышал как шкворчит мясо на сковородке и по запаху горелого хлеба догадался, что мама готовит курицу кацу[63]. Я вернулся домой позже чем должен был и остановился на пороге придумывая чего скажу маме, но она открыла мне дверь.

— Я так и думала, что это ты, — устало улыбнулась мама.

Я оглянулся через плечо. Не то что бы в нашем переулке был еще кто то или что то, но это дало мне секунду придумать то что ответить.

— Ага, — сказал я. — Тренировка длинная была.

— Найноа сказал, ты после школы занимаешься в новой подготовительной группе. Наверное, трудно после тренировки?

Я не сразу сообразил что Ноа сделал для меня, потом кивнул и сказал:

— Ага. Но я справляюсь.

— Хорошо, — сказала она.

Я разулся, положил мяч на землю. Он покатился по наклонному полу через коридор к нашим комнатам. Сраный кривой пол. Железная крыша вся ржавая. Кухонный стол в желтых и черных пятнах из за курильщиков и нерях которые снимали этот дом до нас. А мы сейчас будем есть курицу купленую со скидкой в “Дж. Ямамото” с давно вышедшим сроком годности, так что маме пришлось обвалять ее в сухарях что бы скрыть настоящий вкус.

— Прости меня, — сказал я. Ни с того ни с сего. Как провинившийся ребенок.

Мама перестала переворачивать курицу, посмотрела на меня.

— По-моему, мы об этом уже говорили, — сказала она. — Одного “прости” мало.

— Я исправлюсь, — сказал я.

— Верю, — сказала она. — Так и сделай.

— И Ноа тогда пусть тоже, — сказал я. — Дело же не только во мне.

Мама взяла бумажные полотенца что бы постелить на тарелку под курицу.

— Нам нужно, чтобы ты сейчас поддержал брата. У него своих проблем хватает.

После этого наступило странное молчание. Я мог бы сказать, чё за фигня, с какой стати я должен ему помогать но я вспомнил маму в “Дж. Ямамото”. И мне расхотелось спорить.

— Как прошел твой день? — спросил я.

Раньше я почти никогда об этом не спрашивал, не знаю почему. Она тоже это поняла, потому что улыбнулась и задумалась. Прошла минута прежде чем она ответила.

— Мой день, — наконец сказала она, постукивая щипцами об сковородку, — был не день, а полная жопа.

— Ясно, понял тебя, — сказал я. — А какая именно жопа? Жопы бывают разные, толстая лошадиная жопа, волосатая козья жопа, черная бычиная жопа… Но, — я прикинулся типа задумался, даже потер подбородок, — главное в быке не жопа, а яйца.

Мама расмеялась. Хорошим таким смехом, как будто она и не знала то, что он прячеться у нее внутри, а он возьми и взорвись как петарда.

— Ох уж эти мальчишки, — сказала она. — Все вы одинаковы. И чего я сразу тебя не заткнула.

— Я идеальный джентельмен, — сказал я, — если узнать меня получше.

— Идеальный джентльмен поможет мне накрыть на стол, — мама указала на ящик с вилками.

Она попросила меня пойти передать Ноа и Кауи то что ужин почти готов и еще сказала что я должен отнести рюкзак в комнату а потом вернулась к тарелкам и курице а я сделал что она просила и пошел в нашу с Ноа комнату.

Он был там, сидел с уке наклонив голову, но как только я вошел тут же ее бросил.

Я такой типа играй дальше, но скоро будет ужин, а он сказал что все равно закончил и сидел согнувшись над уке а я держался за дверную ручку и думал, почему теперь каждый раз как я что то говорю в этом доме, у меня такое чуство будто меня застали целующимся с кузиной.

— Не обязательно было врать маме, — сказал я.

Он выпрямился и оперся на руки.

— Знаю, — сказал он.

Ничего другого мы не придумали.

Потом был ужин, мы с ним просто слушали Кауи и маму, говорили только если о чем то спросят, но в основном мама спрашивала Ноа, причем вообще то много. Но ужин скоро закончился и мы все разошлись по своим делам — Кауи в свою комнату делать уроки, Ноа в гараж с уке, ко всяким чумовым штукам, которые он проделывал когда увлекался игрой, я сел за домашку по экономике но в конце концов смог написать лишь “Равновесная рыночная цена это мне пиздец” и сел на диван смотреть спорт, а все спали.

Я понимал то что голова моя отключиться еще нескоро, часов через несколько. Я пошел в нашу комнату, Ноа лежал в темноте придавленый сном, я чуствовал какой он тяжелый и весь ушел в дыхание. Взял из шкафа черно красные кроссовки как у Майкла Джордана в пятом матче финала 1997 года когда он играл больным, и майку типа той в которой Аллен Айверсон[64] играл выездные матчи за “Сиксерс”. Я оделся, взял мяч, чуствуя все места в которых пупырышки стерлись. Было темно как после полуночи. Зажал мяч подмышку, в ту же руку взял кроссовки, вышел в гостиную и увидел мамину сумку.

Холодильник ворчал и трясся, внутри его стучали кубики льда. Я сразу заметил где мамин кошелек, в переднем отделении, золото на застежке стерлось до серебра.

Налик в моей руке мне дали другие, незнакомые люди которым я продавал пакалоло в парке, но деньги то были мои, может, единственое что я чуствовал своим. Однако их и близко не хватит чтобы хоть что-то серьезно изменить для нашей семьи. Для этого нужно зарабатывать типа как хоуле, чтобы не осталось того чего я не мог бы купить для мамы и папы. Ноа может стать президентом, новым кахуной[65], известным врачом или кем угодно, я же могу стать только тем что сейчас держал в руке, этот баскетбольный мяч. Я убрал деньги в карман. Вышел на улицу и пошел в темноте по Калихи.

Так поздно парк был закрыт но это не значило ничего, щит по краям порос мхом и был весь в грязных разводах, потому что днем шел дождь и люди попадали мячом по щиту. Сетка была порвана в паре мест, обвисла и загнулась внутрь, в дыры.

Я несколько раз ударил мячом по площадке, слушая звонкий стук. Налетел ветер, деревья зашумели будто аплодируют. Я зажмурился перед первым броском, не знаю почему. Бросил, вложив в первый мяч все что толкало меня в подошвы, прыгнул чисто, но когда мяч сошел с пальцев я уже знал то что промахнулся, кольцо звякнуло, мяч отлетел в сетчатую загородку. Я смотрел на него, пока он не остановился.

Я подошел, схватил мяч, бросил еще раз с открытыми глазами, мяч полетел и выскочил из кольца, запрыгал, запрыгал к краю площадки. Я догнал и схватил его. Метнулся в угол, сделал кроссовер, нагнувшись спиной к кольцу как будто у меня сзади чужой защитник, хотя бы из той же Академии Кахена или кто там думает то что может меня обыграть. Меня никому не обыграть. Я повернулся лицом к кольцу, отклонился назад и бросил, мяч полетел высоко и точно. Я смотрел как он падает по дуге. Я знал то что мяч попадет, я уже видел как он со свистом проносится через кольцо, должен, должен, я же говорю меня не остановить.