— Лену, мне нужно работать!

Не знаю почему, но мне вдруг захотелось передразнить Антонио, и я прошипела:

— Кто просил тебя ходить к Солара?

В ту минуту мы словно увидели себя со стороны: стоят на пороге две девчонки, наломавшие дров, и обсуждают своих хахалей, и расхохотались.

— Что ни сделаешь, все невпопад, — сказала я. — Этих мужчин вообще не поймешь. От них одни проблемы.

Я крепко обняла Лилу и пошла прочь. Но не успела еще дойти до первого этажа, как до меня донеслись крики. Орал Стефано, осыпая Лилу самыми жуткими оскорблениями. Его голос напоминал голос людоеда — точь-в-точь, как у его отца.

Пока я шла к дому, мне стало страшно. За Лилу и за себя. А что, если Стефано убьет ее? А что, если Антонио тоже меня убьет? Я разволновалась и ускорила шаг. Я быстро шла по пыльным воскресным улицам, в этот предобеденный час почти безлюдным. До чего же сложно с мужчинами, думала я. Как надо себя вести, чтобы не задеть их самолюбие, не наступить ненароком на больную мозоль? Я допускала, что у Лилы были свои резоны унизить мужа, у всех на глазах затеяв флирт с бывшим ухажером. Или она — теперь синьора Караччи — просто срывала свою злость на Стефано? Но я-то ни в малейшей степени не хотела обидеть Антонио, как раз наоборот: обращаясь без его ведома к человеку, который много лет назад нанес оскорбление его сестре, избил его самого, а потом получил от него сдачи, я действовала из лучших побуждений. Войдя во двор, я услышала, как кто-то зовет меня по имени, и подскочила от неожиданности. Антонио стоял возле окна; он меня ждал.

Он спустился во двор, и я испугалась: вдруг он сейчас выхватит нож? Но он заговорил со мной медленно и спокойно, глядя мне в глаза и держа руки в карманах. Он сказал, что я унизила и оскорбила его перед теми, кого он ненавидел сильнее всего на свете. Что моя выходка выглядит так, будто он отправил свою женщину выпрашивать для него подачку. Что он никогда ни перед кем не стоял на коленях и лучше сто раз отслужит и даже умрет, но не станет лизать задницу Марчелло Соларе. Что если об этом узнают Паскуале и Энцо, они плюнут ему в лицо. Что между нами все кончено, потому что он наконец понял: мне нет дела ни до него, ни до его чувств. Что я могу бежать к своему Нино и делать с ним что захочу, а он не желает больше меня видеть.

Я и слова вставить не успела. Антонио вдруг выдернул руки из карманов, прижал меня к двери и впился в меня поцелуем. Потом отстранился, отвернулся и ушел прочь.

В полном смятении я поднималась по лестнице, думая, что мне повезло больше, чем Лиле. Антонио — не такой, как Стефано. Он не способен причинить мне боль. Единственный, кому он может навредить, — это он сам.

Назавтра мы с Лилой не виделись, зато я неожиданно пересеклась с ее мужем.

Утром я пошла в школу в отвратительном настроении: стояла жара, я не подготовилась и не выспалась. Не день, а сплошной кошмар. Мне хотелось увидеть Нино, чтобы поговорить с ним хотя бы минуту, и я искала его по всей школе, но его не было. Наверное, гулял по городу со своей девушкой, или сидел с ней в кино, и они целовались в темноте, а может, увел ее в парк Каподимонте и заставлял делать то, что все последние месяцы я делала с Антонио. На первом же уроке — это была химия — меня вызвали к доске, я что-то такое мямлила, без конца ошибаясь и понимая, что мне светит очередная двойка, исправлять которую будет уже некогда; мне реально грозила осенняя переэкзаменовка. В коридоре меня поймала профессор Галиани и начала озабоченно выспрашивать: «Греко, что с тобой происходит? Почему ты перестала учиться?» Я не знала, что ей ответить, и лишь пролепетала: «Честное слово, я целыми днями занимаюсь, я стараюсь изо всех сил». Галиани выслушала меня и, ни слова не говоря, развернулась и пошла в учительскую. Я заперлась в туалете и долго плакала, жалея себя и понимая, что потеряла все, что имела: из отличницы я превратилась в двоечницу; Антонио, которого я давно хотела бросить, бросил меня сам, и мне его уже не хватало; Лила, став синьорой Карраччи, изменилась так, что я ее уже не узнавала. У меня разболелась голова, и я пошла домой, думая о Лиле и о том, что она меня использовала, ну да, просто использовала, чтобы подразнить Солара, отомстить мужу и показать мне его в самом неприглядном виде. Я шла и думала: как она могла так сильно измениться, неужели она теперь ничем не лучше Джильолы?

Но дома меня ждал сюрприз. Мать вопреки обыкновению не набросилась на меня с упреками: где так долго шлялась, небось опять бегала к своему Антонио, почему не сделала то-то и то-то…

— Заходил Стефано, — почти ласково сказала она. — Спрашивал, не сможешь ли ты сходить с ним к портнихе на Реттифило.

Я даже не сразу поняла, о чем она. Может, у меня от усталости и огорчений совсем мозг отключился? Стефано? Стефано Карраччи? Просит меня сходить с ним к портнихе?

— А что ж он с женой не идет? — рассмеялся из соседней комнаты отец. Он остался дома, якобы по болезни, но на самом деле сидел и разбирал какие-то свои запутанные записи. — Чем они там с ней занимаются? В карты играют?

Мать досадливо махнула рукой. Наверно, Лина занята, ответила она, а нам надо быть полюбезнее с Карраччи, и ей непонятно, почему кое-кто вечно чем-то недоволен. На самом деле отец был очень даже доволен: дружба с Карраччи означала долгосрочный кредит в колбасной лавке. Просто ему нравилось блеснуть остроумием. С недавних пор излюбленной темой его шуточек стала импотенция Стефано. Когда мы сидели за столом, он мог вдруг ни с того ни с сего спросить: «Интересно, что эти Карраччи по вечерам делают? Неужели только в телевизор пялятся?» — и заходился смехом. Намек был более чем прозрачный: если Лила до сих пор не забеременела, очевидно, что-то не так со Стефано. Мать, у которой по этим вопросам было с отцом полное взаимопонимание, вроде бы пыталась его урезонить: «Так рано еще, куда ты торопишься?» Но я видела, что ее тоже веселит мысль, что колбасник Карраччи со всем своим богатством беспомощен в постели.

Ужин уже стоял на столе, ждали только меня. Отец уселся на свое место и, игриво подмигнув матери, с притворной озабоченностью в голосе сказал:

— Не помню, говорил я тебе или нет: что-то я сегодня устал, может, в карты поиграем?

— Нет, не говорил. Ты вообще безответственный.

— А ты хочешь, чтобы я стал ответственным?

— Не помешало бы. Но в меру, в меру.

— Ну ладно, с сегодняшнего дня обещаю стать ответственным. Как Карраччи.

— Я сказала: в меру.

Как же я ненавидела такие разговоры! Они вели их, делая вид, что мы, дети, не понимаем их смысла, а может, наоборот: знали, что мы все прекрасно понимаем, но считали, что нам будет полезно с младых ногтей усвоить, что значит быть мужчиной и что значит быть женщиной. Раздавленная своими проблемами, я с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься; мне хотелось выскочить из-за стола, убежать куда-нибудь подальше, чтобы больше никогда не видеть ни родителей, ни потеков сырости на потолке, ни этих обшарпанных стен; меня мутило от запаха еды. Какая же я дура, что потеряла Антонио. Я уже жалела о нем и была готова просить у него прощения. Если меня оставят на осень, я брошу школу, решила я. Лучше выйду замуж. Потом я вспомнила о Лиле, о том, как она вырядилась для разговора с Солара. Что она задумала? Я видела, как она изменилась, и понимала почему: ей пришлось перенести слишком много страданий и унижений. Эти мысли не отпускали меня до позднего вечера. Роскошная ванная в квартире Лилы, непонятный визит Стефано — как мне рассказать о нем своей подруге, что ему от меня надо? А еще химия. А еще Эмпедокл. Школа. Мой план бросить школу. Все ужасно. Выхода нет. Нам с Лилой никогда не оказаться на месте той девушки, что ждала Нино у школы. Нам обеим не хватало чего-то трудноуловимого, но чрезвычайно важного, чем была наделена эта девочка и что бросалось в глаза даже на расстоянии. В ней было что-то такое, чего нельзя приобрести зубрежкой латыни, греческого и философии или купить на деньги, полученные благодаря колбасной лавке или сапожной мастерской.