– Положи подушку под голову, ляг на спину, руки на одеяло!

Максим послушно перевернулся, хотя продолжал что-то изображать.

– Я ж говорила – здесь одни дебилы. И таких дебилов в школу берут в шесть лет! А потом – в армию. Будут нас с автоматами охранять, – Фая сложила белье в шкаф и крикнула: – А ты че стоишь? Марш в кровать!

У окна, в одних трусиках, стоял Димка:

– За мной сейчас мама придет, мне можно не ложиться.

Саша хотела сказать, что и ей можно. Но не успела – Фая швырнула Димку на постель:

– Когда придет, тогда и встанешь! И еще получишь за утреннее, а потом пойдешь.

Саша молча легла.

Все вроде бы уже успокоились. Только в другом конце спальни что-то бубнил странный и очень темный, с черными волосами, мальчик – его Саша точно никогда не видела.

Воспитательница подошла к нему. Оказалось, что именно его она хорошо знает по имени.

– Сулейман, ложись спать!

Мальчик, стоя на кровати, стал громко произносить отдельные слова:

– Машина! Стрекоза! Стекло! Кушать! Би-би! Валосипед!

– Это что за цирк? – удивленно спросила Фая, подойдя к чернявому мальчику.

Воспитательница объяснила:

– Он азербайджанец. Его родители недавно приехали сюда, он вообще не говорит по-русски. Наверное, повторяет теперь все услышанные за день слова. Сулейман, прекрати! – Евгения Владиславовна пыталась осторожно посадить мальчика в кровать и не била.

Фая изумилась:

– Азербайджанец? Эти-то здесь почто?

Воспитательница ответила презрительно:

– Инженэ-э-эры! Ищут у нас нефть.

– В НИПИ, что ли? Так у них там свой садик есть. Чего этого черномазого не взяли?

– В их садике ремонт, вот он с нас и начал. Через две недели заберут.

– Надо будет после него кровать с хлоркой помыть. Мало ли.

Фая наконец ушла. А мальчик тем временем сам успокоился, всё еще продолжая что-то повторять, уже тихо и неразборчиво. Евгения Владиславовна набросила ему на плечи одеяло и отошла. Черненький еще немного побубнил, лег наконец и стал засыпать.

– Черномазый! – крикнул вдруг Максимка Мякишев и бросил в новенького подушкой. Воспитательница тут же подскочила к Максимке и стала выволакивать его из кровати:

– А ну, выходи! Будешь на стуле сидеть в комнате. Один! Выходи, я кому сказала?

Максимка весь сжался, не хотел вставать, руками и даже зубами удерживая на себе одеяло. Но Евгения Владиславовна настойчиво тащила его то за одну, то за другую руку.

– Не надо! Я не хочу! Ну, пожалуйста! – Максимка ревел. Саша не понимала, почему он так надрывается: если бы ей разрешили вместо сна посидеть на стуле и подождать маму, она бы очень обрадовалась.

– Не надо, ну, не надо! У меня трусов нет!

Уже обнажилось почти всё его бледно-розовое тельце, местами покрытое багровыми пятнами. Лицо, залитое слезами, заалело, когда он из последних сил старался удержать уголок одеяла между ног. Евгения Владиславовна сдернула и его – Максимка остался голый.

– Ты почему без трусов? – спросила воспитательница, будто до того и не слышала Максимку.

Он выхватил у нее одеяло, плюхнулся на кровать и накрылся. Евгения Владиславовна снова взялась за одеяло.

– Ты что, правда, без трусов?

– Правда, я забыл надеть.

– А мать? – растерялась воспитательница, всё еще держась за одеяло. – Где мать? Ты без трусов, без футболки.

– Я сам одевался, – ответил сквозь слезы Максимка, утерся рукой и отвернулся от воспитательницы: – Мама спала.

– У него мама пьет! Всё время пьет и пьяная лежит. А он сам в садик ходит. И его не кормят дома, вы ему зря добавки не дали, он голодный. Вон моя мама идет, вон, в красной юбке. Мне можно не лежать, мы за справкой поедем, что я не дурак! – встрял Димка. Он воспользовался суматохой у чужой кроватки и подскочил к окну.

– А моей мамы там нет? – спросила Саша.

Димка уже стал надевать штаны, но отложил их, вернулся к окну и внимательно посмотрел вниз:

– Не-а, нету.

Саша вздохнула и снова легла. Воспитательница будто не замечала Димку – он уже оделся и быстро выскочил из спальни:

– Мама! Мама! Я здесь! – кричал он так, будто мама искала его и долго не могла найти.

Евгения Владиславовна подошла к белобрысому – он еще не спал:

– Серёжа, а у твоей мамы есть на работе запасные трусики? Ты же часто писаешься.

Серёжа испуганно взглянул на нее и закивал:

– Есть.

Воспитательница выскочила из спальни:

– Фая! Фаечка! Люда сегодня не придет, она еще и за свой счет взяла. Сходи, пожалуйста, к Витальевне, спроси трусы.

Фая удивилась:

– Он же перед сном выссался.

Евгения Владиславовна замялась:

– Да я Мякишеву. Он без трусов. Говорит, сам собирался и сам в садик пришел. А трусы забыл.

– Сам ходит, сам! С трех лет! Вот ей-богу, четырех не было, сам уже ходил – здесь хоть пожрать дают.

– Фаечка, – неожиданно мягко заговорила воспитательница, словно стыдясь жалеть Максимку, – ты ему теперь две порции давай, пока я тут. И как Людка выйдет, тоже. Он худенький такой. И, знаешь, весь в синячках.

– Дак мать его колышматит как сидорову козу. Непослушный.

– Но ты его получше корми, хорошо?

– Да какой «хорошо»? – возмутилась Фая. – Их полгруппы голодные. Вон, Королёв – тоже кожа да кости, трусы не забывает, потому что на нем уже полгода одни трусы. А Шинкарёв? А Коновалов? Это же Бухенвальд! На всех не напасешься, мне столько еды не дают.

Воспитательница всё равно просила:

– Но ты как-нибудь так… Девчонки никогда не доедают, им поменьше клади. Иди за трусиками, иди и сразу принеси с кухни ватрушки, а за чаем я сама потом схожу и сейчас тебя отпущу.

Саша услышала, как за Фаей закрылась дверь, а Евгения Владиславовна возвратилась в спальню. Она пришла пожалеть Максимку. Села на кровать, обняла его, стала даже немножко качать, как маленького.

– Ты один не ходи. Давай я буду за тобой приходить? Ты где живешь? У меня сынок был, ну прям как ты, одно лицо. Пойдешь ко мне жить? Я тебя у мамы заберу, раз она спит всё время. Сейчас тебе трусики принесут. Пойдешь ко мне? – она серьезно спросила Максимку, взяла его голову в руки, развернула к себе и заглянула в глаза – Максимка спал.

Воспитательница укрыла его одеялом и стала ходить между рядами. Увидев, что Саша не спит, спросила ее:

– А кто такой Королёв?

Саша в ответ только помотала головой. От страха и какой-то разъедающей всё изнутри жалости к Максимке Саше казалось, что слезы выдавливают ей глаза.

Звякнула дверь со стеклянными вставками – Саша подумала, что это