Когда мы говорили меж собой, кто-нибудь из нас частенько начинал фразу любимым отцовским выражением, или присловьем, что ли, – «излишне напоминать…» И тогда другой улыбался.

Или вот еще: из моей прихожей Гил привез фарфоровое блюдо, доверху заваленное рекламными листовками вроде «еды на вынос» и прочим хламом. В кухне Нандина готовила ужин, а я, сортируя этот бумажный мусор, нашел визитку «Братьев Брайан».

– Галаад! – удивился я.

– Что?

– Полное имя Гила – Галаад. А я думал, что он Гилберт.

Нандина перестала помешивать суп:

– Галаад? Как в псалме?

– Ну да.

«Галаад» – из той же серии, что «излишне напоминать». Кому-нибудь другому строчка «Есть в Галааде бальзам» ничего не скажет. Это мамин любимый псалом, который она напевала за мытьем посуды. А мне слышалось «съесть в Галааде бальзам». Когда один из кузенов стал потешаться над моим исполнением, Нандина доской от «Монополии» треснула его по башке.

Нет, вновь оказаться в отчем доме было совсем неплохо. Я бы даже сказал, уютно.

Перед Рождеством мы всегда допечатывали тираж «Дилетантских подарков» и договаривались с городскими магазинами, что наши книги, украшенные алыми шелковыми бантами, будут выставлены на кассах. Мне бант казался неуместным. Да, книга о подарках, но ведь не в подарок покупателям. Однако Айрин, автору идеи, бант очень нравился, да и Чарлз уверял, что в таком виде книги расходятся хорошо. Обычно мы ему доверяли, когда речь шла о массовом вкусе. Из всех нас только он вел нормальную, так сказать, жизнь: был женат первый и единственный раз, воспитывал трех дочерей-подростков. Чарлз любил рассказывать о забавных домашних ситуациях (не хуже чем в ситкоме «Семейка Брэди»), и все остальные ему внимали, точно группа этнографов, изучающих диковинные обычаи.

Для нас с Нандиной Рождество прошло незаметно. Мы уже давно не обменивались подарками и не украшали дом, если не считать рождественского венка, который сестра принесла из супермаркета. По давней традиции мы пошли на праздничный обед у тети Сельмы. Даже в моем супружестве традиция эта осталась неизменной, хоть всякий раз мы с Дороти клялись, что уж следующее Рождество отметим как-нибудь иначе. У тетки кормили скверно, а гостей становилось все меньше – родичи умирали или перебирались в другие края. Нынче за столом нас было пятеро: мы с Нандиной, тетя Сельма и ее сын Роджер со своей очень молоденькой третьей женой Анной Мари. Эту пару мы не видели с прошлого Рождества, а посему предстояло выдержать разговоры о Дороти. Роджер предпочел сделать вид, будто ничего не произошло, но был явно смущен моей черствостью, позволившей мне явиться на трапезу. А вот Анна Мари с ходу взяла быка за рога:

– Я просто жутко огорчилась, узнав о смерти Дороти.

– Спасибо, – сказал я.

– В прошлое Рождество она выглядела совершенно здоровой!

– Да… она и была здоровой.

– Как поживаете?

– Ничего.

– Нет, я серьезно.

– С учетом всех обстоятельств, неплохо.

– Я почему спрашиваю, моя подруга… как ее… Луиза… только что потеряла мужа.

– Печальная новость.

– Он умер вчера утром. Лейкемия.

– Надо же! – сказала тетя Сельма. – В Сочельник!

– Теперь для нее этот праздник не в праздник, ибо всякий раз он напомнит о Барри.

– И потом, ужасно неудачное время для похорон, – заметила тетя Сельма.

– Скажите, Аарон, нет ли у вас какого-нибудь мудрого совета, который я могла бы передать подруге?

– Мудрого совета? – переспросил я.

– Ну, типа, как справиться с горем.

– Мне бы кто подсказал. Боюсь, тут я не помощник.

– Ну ладно. Скажу, вы вроде как сумели это пережить.

– Ну что ты, ей-богу! – одернул жену Роджер, словно оправиться от потери близкого человека было чем-то предосудительным.

Но, странная штука, именно в тот момент я понял, что и впрямь сумел изжить свое горе. Я представил, как нынче утром подруга Анны Мари просыпается и ее ждет первый долгий день вдовьей жизни, и возблагодарил небо, что сам через это уже прошел. Боль не исчезла совсем, но я как будто отдалился от первоначальной невыносимой муки.

Я выпрямился, глубоко вздохнул и вот тогда-то поверил, что и вправду сумею пережить утрату.

Однако чуть ли не в следующий вечер, когда в постели я уже балансировал на грани яви и сна, вдруг пробилась мысль: «Что-то Дороти давно не звонит!»

В самом начале нашей совместной жизни она, бывало, звонила с работы – просто сказать «привет» или спросить, как у меня дела. Но медовый месяц, похоже, закончился. Что ж, это вполне естественно, а все равно немного грустно.

И тут я очнулся. «Господи, она же умерла», – подумал я. Вновь охватила нестерпимая боль. Нет, мне с этим никогда не справиться, я не смогу. Никто не поможет, а сам я не сумею.

Оказалось, я вовсе не изжил свое горе.

Настоящая зима пришла в середине января. Навалило снегу, ударили морозы. К тому времени наружные работы успели закончить, и мастеровые перебрались в дом. Штукатурим потолки, докладывал подрядчик. Я одобрительно кивал, однако к дому не ездил. Ездила Нандина. Кто-то должен, сказала она, загладить мое хамство.

– Кому это я нахамил? – удивился я.

– Штукатурам, кому еще? Рабочим хочется, чтобы труд их оценили. Они такие молодцы! Потолки – без единого пупырышка.

– Вот и славно.

– Теперь нужно выбрать цвет пола в прихожей.

– Да, Гил показывал образцы. Я проголосовал за «кленовый сироп».

– Ты проголосовал за «теплый мед». Интересно, как он смотрится в реальности, но этого не узнаешь, если сиднем сидеть в гостиной.

– Вот сама и посмотри, раз тебе так хочется.

Нандина поехала и, вернувшись, доложила: цвет хорош, однако, на ее взгляд, «жженый сахар» был бы лучше.

– Решено, – сказал я. – Пусть будет «жженый сахар».

Я думал, вопрос исчерпан, но почему-то сестра выглядела недовольной.

В затишье между Рождеством и Пасхой Чарлз предложил новый маркетинговый ход.

– Приближается сезон подарков, – сказал он. – День матери, День отца, окончание учебы, июньские свадьбы… Что, если нашего «Дилетанта» продавать тематическими наборами? Скажем, молодожены получат «Дилетантскую кухонную утварь», «Дилетантское составление меню» и «Дилетантский званый ужин». Допечатка не потребуется, соберем имеющиеся экземпляры под одной цветной суперобложкой. Для новобрачных мне видится белая глянцевая. На День матери, предположим, розовая. Вы согласны?

– А на утренней планерке ты не мог об этом сказать? – спросила Нандина. Дело было к вечеру, мы собрались в приемной. Нандина опять уходила раньше и уже перебросила пальто через руку.