Нандина покраснела.

– Ох ты, – сказал я.

Как же я пропустил столько знаков?

К примеру, сестра постоянно вторгалась в наши разговоры с Гилом. Конечно, Нандина всегда была слегка любопытна, но не настолько же. Едва мы с подрядчиком усаживались в гостиной, как ей тотчас требовалась какая-нибудь книга на стеллаже, потом она предлагала нам чем-нибудь освежиться и, вернувшись с подносом, долго-долго переставляла стаканы на журнальный столик, после чего будто бы машинально плюхалась в кресло, к которому как бы случайно переместилась.

А эта ее готовность при малейшем поводе съездить в мой дом? Надо освободить холодильник, проверить, как оштукатурены потолки, подтвердить мой выбор карамельного или какого там оттенка для пола. И всегда, заметьте, днем. Когда Гил определенно на объекте.

А все эти расспросы о его прошлом? Причем не из-за подозрительности! Из личного интереса. Сестра вела себя, точно школьница, выискивающая всякие мелочи о мальчике, в которого втрескалась, – расписание его спортивных занятий, номер его классной комнаты. И, точно как школьница, хваталась за любую возможность произнести его имя.

– Галаад, – выпевала она, и половник застывал над кастрюлей.

Кроме того, сестра больше не переодевалась в домашнее. Уже давно я не видел ее в халате.

Но отвечали ли ей взаимностью?

Меня аж кольнуло. Невыносимо, если придется ее утешать.

Однако рассудим: Гил совещался со мною часто, в чем вовсе не было нужды. Я много раз говорил, что доволен ходом работ, и предлагал встречаться лишь для решения всяких загвоздок. Похоже, они возникали постоянно. И с каждым разом Гил становился все разговорчивее, все чаще отвлекался на посторонние темы, и встречи наши уже напоминали дружеские посиделки. Я-то себе льстил, что это ко мне он так проникся! Однажды я унюхал запах «Олд Спайс», волной исходивший от подрядчика, и пошутил: «У кого-то большие планы на вечер!» Я просто был готов поболтать о его личной жизни, но Гил промолчал и покраснел. Наверное, я переборщил, возомнив, что мы уже приятели, а не просто работодатель и наемный работник.

И вот еще: почему он известил не меня, а сестру, что нынче вечером зайдет пораньше?

Я ничего не сказал ни ему, ни ей. Угостился соком, поговорил о погоде, затем выслушал отчет о дневных делах. Но внутри я был как натянутая струна и подмечал, что Нандина ошивается в гостиной, хотя вряд ли ее интересовал разговор о старой проводке в моем доме, и уж тем более никто не ждал ее мнения по этому вопросу. Я видел, как Гил чуть коснулся ее руки, возвращая пустой стакан. Как сестра привалилась к дверному косяку и кокетливо склонила голову, словно провожая гостя.

Затем она поспешила на кухню готовить ужин, избегая моего вопросительного взгляда.

Я, конечно, не собирался лезть к ней в душу. Она взрослая женщина. И в полном праве на личную жизнь.

В общем-то Гил мне нравился. Вроде бы хороший человек – честный, надежный, умелый, отзывчивый. Пусть он не получил образования, но в уме ему не откажешь, и с Нандиной они, можно сказать, на равных. Так что у меня никаких возражений.

Но когда я видел их вдвоем, меня почему-то охватывала грусть.

Стоял апрель, начало весны. Еще было холодновато, но нарциссы уже распустились, зацветали деревья. Теперь Гил и Нандина встречались в открытую, у них были, можно сказать, рандеву. О первом свидании, состоявшемся вскоре после эпизода с соком, Нандина известила завуалированно – дескать, завтра она не приготовит ужин, поскольку Гил предложил заглянуть в новое кафе в районе Хэмпден.

– Ладно, тогда я разогрею тушенку, – сказал я, словно речь шла только о еде.

Когда на следующий вечер тренькнул дверной звонок, я остался на диване, предоставив Нандине впустить гостя. Гил вошел в гостиную:

– Здравствуйте, Аарон.

Я оторвался от газеты:

– Привет, Гил.

Он конфузился, но выглядел решительно: до блеска выбрит, летняя рубашка тщательно отглажена. А как давно он приходит этаким чистюлей, даже не скажешь, что после работы, – задумался я. Да почти с первого дня. Значит, Нандина ему приглянулась сразу.

Я искренне за них порадовался, ей-богу. Но вот увидел в окно, как они вышагивают к пикапу Гила, и у меня зашлось сердце. Они шли рядом, однако не вплотную, между ними виднелся просвет в пару дюймов, и было заметно, что оба остро сознают эту наэлектризованную пустоту. Я вспомнил, как в нашу первую встречу Дороти предложила взглянуть на ее рабочее место. Она шагнула к выходу из кабинета, а я кинулся следом и, перегнувшись через нее, распахнул перед нею дверь. Наверное, мое поведение ее озадачило. На секунду она задержалась под аркой моей руки, между нами не было ни единой точки соприкосновения, но я словно окутал ее незримой мантией теплоты и заботы.

Уже тогда я ее любил.

Мы познакомились в марте 1996-го, когда готовился «Дилетантский рак». Нашим автором был терапевт Байрон Уорт, уже писавший исходники для «Дилетантских родов» и «Дилетантского инфаркта». Вы, конечно, понимаете, что книги эти не претендовали на роль медицинского справочника. Нет, просто житейские советы: удобная поза для сна на позднем сроке беременности, диета для сердечников. В раковой книжке доктор Уорт уже подобрался к главе о химиотерапии, включавшей в себя соблазнительные рецепты высококалорийных фруктовых напитков, но в облучении, по его собственному признанию, был не силен. Требовалась консультация специалиста. Вот так я вышел на Дороти Росалес, у которой лечился тесть Чарлза, перенесший операцию на щитовидке.

Белая куртка ее была так накрахмалена, что стояла колом, а вот слишком длинные штаны казались сильно мятыми. Сзади они прикрывали каблуки неуклюжих башмаков и мели пол, а спереди топорщились гармошкой, отчего Дороти казалась еще ниже и полнее. Когда меня провели в ее кабинет, она стояла возле этажерки и листала толстенный фолиант. Очки для дали, сдвинутые на лоб, придавали ей потешный вид четырехглазого существа. Я ухмыльнулся, но мне сразу понравилось ее широкое смуглое лицо, излучавшее безмятежность. И я поздравил себя с тем, что ее некрасиво подстриженные волосы описал банально – черные как вороново крыло.

– Доктор Росалес? – спросил я.

– Да.

– Я – Аарон Вулкотт. Я просил вашей консультации по готовящейся книге.

– Да, я помню.

Я немного сбился с ритма, но, помешкав, протянул руку:

– Рад знакомству.

Ладонь ее была теплой, мягкой и чуть шершавой, а рукопожатие крепким. Дороти сдвинула очки на переносицу:

– Что у вас с рукой?

Дело в том, что когда я с кем-нибудь здороваюсь, то левой рукой слегка поддерживаю под локоть правую увечную руку. Почти никто этого не замечает или, во всяком случае, не комментирует.

– Так, последствие детской болезни, – сказал я.