Глядя на фланирующую публику — не выдержал, продекламировал негромко: '«Месье, же не манж па сис жур…». На меня обернулась пара человек, удивленно посмотрели.

А вот и местные таксисты сбились в кучку. Большей частью фиакры, на двоих, но есть и что попроще. К каждой единице транспорта прицеплена сзади здоровенная бляха с прейскурантом. Цена большей частью фиксированная. Объекты, которые поближе, Провал, к примеру — рубль. А тур вокруг Машука — трояк. Грабеж, конечно — даже в Москве дешевле. И в Питере. Я проверял. Надо мэру пожаловаться на непомерную дороговизну.

Для пробы прокатился к этому самому Провалу. Заходить внутрь и дышать сероводородом не захотел. Поглазел на излечивающихся от всех болезней, духовой оркестр, что наяривал рядом, да и скомандовал возвращаться.

А на столе в флигеле лежал конвертик без надписи. Внутри — записка от Великой княгини. Меня приглашают сопровождать ее Императорское высочество на прогулке. Завтра в десять утра. Ну что сдвину еще одну лавинку вниз по склону? Так чтобы с грохотом и бурлением?

— А вы знаете, что в Пятигорске установлен первый в России памятник Лермонтову? — поинтересовался Богданов. — Восемнадцать лет средства собирали. Вот, в восемьдесят девятом году, наконец…

Лермонтов — местная знаменитость. Каждый считает своим долгом рассказать о трагической гибели второго солнца русской поэзии. Если расслабишься — попадешь на подробный рассказ о конфликте с Мартыновым, который, как оказалось, сильно претерпевал от «солнца», служил грушей для моральных избиений и унижений. Согласишься послушать, так тебя еще потащат на место дуэли. Как по мне, рядом с памятником невоздержанному на язык гвардейскому поручику надо установить еще один — пехотному майору Мартынову. Если бы не его меткий выстрел, чем бы хвастались местные? Машуком? Провалом?

Про памятник и прочее — это мне Федор Яковлевич за завтраком рассказывал. Накрыли в саду, на свежем воздухе. Анна Викторовна с нами немного посидела, да и пошла раздавать ценные указания прислуге. Дом большой, за всем следить приходится с утра до вечера.

А я взял докторский саквояж, и пошел работать. Это меня еще в интернатуре научили — чтобы никто не приставал, куда и зачем идешь, надо что-нибудь с деловым видом в руках держать. Неважно, хоть историю болезни, да и просто листик бумаги пойдет. И правда, задерживать меньше стали тогда. А сейчас моя ноша — как пропуск. Смотрите, я иду по своим врачебным делам! Не трогайте, мне некогда!

Лиза была готова, оказалось, меня дожидалась. Мне даже на секунду неудобно стало, хотя на часах еще без четверти десять было. Великая княгиня сегодня блистала. Вроде и платье простое, темно-синее, в тонкую полосочку, шляпка с синим же цветочком, вуаль. Красота и… тайна! Да, жаль в будущем женщины откажутся от вуалеток. Особенно черных. Это оказывает довольно мощный эффект на мужские инстинкты.

Выехать на прогулку вдвоем по-великокняжески — всего трое. Фиакром правил Фома Аникеевич. Куда поедем, я не спрашивал. Всё равно толком не ориентируюсь в городе. Но Лиза сидела рядом со мной, и показывала на интересные, по ее мнению, места. Развлекала, как могла. Ну и Лермонтов, конечно же. Я не выдержал и выдал ей теорию про майора Мартынова.

— Но как можно шутить про чью-то смерть? — удивилась она.

— О, у врачей шутят вообще про всё, — улыбнулся я. — Цинизм — наша главная защитная маска. Иначе бы давно с ума посходили.

В итоге мы добрались до финишной точки. Да уж, лучшая импровизация та, что тщательно спланирована. На месте Фома Аникеевич молча организовал легкий перекус — вино, фрукты, закуски. Все на красивом, белом пледе с вышивкой. Чтоб я так жил!

Минута — и мы остались вдвоем. Дворецкий привязал лошадку к деревцу, собрал свои пожитки, и деликатно скрылся из вида. Будто и не было его.

— Здесь тупик, поэтому с той стороны нас никто не побеспокоит, — объяснила Лиза, кивнув на крутой склон, на краю которого мы расположились. — Помогите мне сесть на плед.

Помог подобрать подол, сам убрал вуалетку наверх шляпы. Потом и ее сняли.

Куда-то подевались все слова. Мне казалось, что я ни скажу, это непременно прозвучит глупо и фальшиво. А рядом с Лизой не хотелось казаться ни тем, ни другим. Не знаешь, что делать — займись чем-нибудь. Я взял в руку винную бутылку. Без этикетки, наверняка местное что-то. В корзине был штопор, открыл.

— Налить? — предложил я. — Скорее всего сладкое, с сухими винами здесь как-то не очень. Зато сыр…

— Поцелуй меня. Как тогда, в поезде, помнишь?

Поцелуй я повторить попробовал, но сам понял — не то. Технически — один в один, но вот эффект совсем не тот. Вот и руки вокруг моей шеи обвились, и грудь прижалась, и дыхание… такое близкое…

— Боишься? Скажи, правда? И мне страшно, — прошептала она. — Я и хочу этого, и… Я всю ночь уснуть не могла, пыталась представить, как это… Женя, ты же знаешь, как правильно, да? Ведь эта девушка, там, у вас… Ты же не испортишь?

Она шептала и шептала свои страхи и сомнения, а я не прислушивался, мое внимание сосредоточилось на ее пальцах, которые то гладили мое лицо, то пытались неловко развязать мой галстук, вдруг ставший таким нелепым и лишним.

Следующий поцелуй получился, как нам хотелось — с той самой искрой, запустившей желание. И теперь уже моя очередь была путаться в крючках, пуговицах и завязочках. Одновременно с этим я пытался избавиться и от своей одежды. После того как я стянул один рукав пиджака, неловко повернулся, и заехал локтем в какую-то легкую закуску. Что-то упало на траву и звякнуло. Надеюсь не вино…

И вдруг я понял, что всё — осталось сделать один единственный шаг, и случится именно то самое. Одно небольшое движение, чуть вперед, и я внезапно проваливаюсь под слабый и задавленный полустон-полукрик, а руки Лизы прижимают меня все крепче и крепче, так, что я двигаюсь с трудом, толкая ее вперед.

Не знаю, сколько времени прошло, но она перестала целовать меня, зажмурилась сильнее и удивленно выдохнула, замерев.