Олин не была непобедимой, как я думал. Она не была бесконечно храброй и самоотверженной. Ей было больно.

Совсем как мне.

А этого нельзя было допустить.

— Ты можешь рассказывать мне, что хочешь, — мягко сказал я. — Я не предам твоего доверия.

Она внимательно посмотрела на меня. Чутко. Тщательно. Ее волосы скользнули по плечам, когда она наклонила голову.

— Я верю тебе. — Румянец снова украсил ее скулы. — Это взаимно. Я имею в виду… ты тоже можешь мне что-то рассказывать. Мне можно доверять.

— Я знаю, что это так.

Мы уставились друг на друга.

Оба понимали, что что-то произошло.

Что-то особенное.

Что-то мощное, страшное и не совсем объяснимое.

Мы были другими.

Но похожими.

И она стала моей в этом мрачном, унылом коридоре только потому, что у нее хватило смелости поделиться со мной секретом.

Мне хотелось прикоснуться к ней. Я никогда не хотел ничего сильнее.

Но не сделал этого.

Потому что еще будет время.

И я ни черта не сделаю, чтобы поставить под угрозу эту единственную идеальную, блестящую вещь в моей жизни.

— Делясь секретом, мы становимся друзьями… Олин.

Ее имя.

Блядь, это ударило мне в сердце и запятнало губы.

Она втянула в себя воздух, когда я остановился болезненно близко к ней. Так близко, что мог различить зеленые и коричневые завитки ее карих глаз и почувствовать сладкий запах ее волос.

— Полагаю, теперь я твой должник, — мой голос стал хриплым.

Я сделал все возможное, чтобы отступить.

Чтобы оторвать от нее взгляд и заглушить голод в моем голосе, но ее тело смягчилось, приветствовало, и поток силы, более мощный, чем электричество, более опасный, чем молния, перетекал от ее сердца к моему.

Олин моргнула, ее щеки вспыхнули.

— Должен мне? Что ты мне должен?

Мои глаза закрылись.

— Секрет. Я должен тебе секрет.

И поцелуй.

И кого-то, кому небезразлично, дома ли ты ночью.

И кого-то, кто защитит тебя после того, как ты защитишь всех остальных.

— Ох. — Олин посмотрела на мою грудь, потом снова на глаза. — Ты не должен.

— Я хочу. Ты особенная.

— Я?

— Ты. — Мои пальцы горели от желания прикоснуться. Чтобы убрать пряди волос, свисающие у ее подбородка, и проследить за линией ее скулы. Притянуть к себе. Сказать ей, какая она необычная. Спросить, как ей так хорошо жилось в мире, погруженном во тьму.

Но я держал руки при себе, даже когда мой голос предал меня.

— Ты мне нравишься, Олин. Это мой секрет. И это довольно большое дело для меня, чтобы признать.

Я мог бы выдать и другие секреты, но не был готов. Еще нет. Другие мои секреты были такими, что отпугнули бы такую девушку, как Олин.

А я не хотел ее отпугивать.

Никогда.

Она застыла на месте, и в ее голосе послышался сдавленный звук, который заставил меня замолчать.

— Я тебе нравлюсь?

Я отступил назад, чтобы не сделать что-то безрассудное, например, не поцеловать ее.

— Я тебе нравлюсь такой, как есть, или просто нравлюсь?

Я усмехнулся.

— Есть какая-то разница?

— Конечно. — Ее сердцевидное лицо выражало серьезность. — Определенно. Мне нужно точно знать, что ты чувствуешь.

Дверь в класс распахнулась, прервав наш момент, когда мисс Таллап сунула голову в дела, которые ей не принадлежали, как всегда.

— Что, собственно, происходит? Вернитесь сюда. Вы оба. Немедленно.

Мое сердце подпрыгнуло по совсем другим причинам, наполняясь негодованием.

Олин вздрогнула от чувства вины.

— Да, мисс Таллап.

Она нырнула под руку учительницы и бросилась в комнату.

Я натянул на лицо маску наглости и подождал, пока мисс Таллап опустит свою преграду, прежде чем с важным видом войти в заполненное учениками помещение.

Мой покерфейс вернулся.

Мой пыл скрывает правду.

Олин была единственным, кому позволено было знать, насколько хрупким я был под колючей проволокой, которую использовал, чтобы держать всех на расстоянии.

Я не знал, почему она была другой.

Но это так.

И я удержу ее.

Олин не отрывала глаз от своей тетради по математике, когда я проходил мимо, но ее нежный шепот встретил мои уши, робкий и слегка шокированный, но резонирующий честностью.

— Ты мне тоже нравишься, Гилберт Кларк.

Никто больше не слышал ее в этой суматохе.

Никто не знал, как сильно она изменила мою жизнь.

Мои ноги подкосились, и я рухнул на жесткое сиденье.

Мое сердце бешено колотилось.

Мои ладони вспотели.

А благодарная улыбка осталась скрытой под хмурым взглядом.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Олин

— Наши дни —

Кто знал, что время способно свести меня с ума?

Два часа Гил находился на расстоянии вытянутой руки.

На самом деле это не так.

В течение двух часов он был ближе, чем прикосновение. На самом деле, на расстоянии поцелуя.

И все же он не сказал мне ни слова.

Ни единого слога.

Как будто мысль о разговоре была отвергнута, чтобы он мог забыть, что именно меня он рисовал, притворяясь, что я была безликой, безымянной моделью.

Я понимала, почему он хотел игнорировать боль, которую я ему причинила.

Но это не означало, что я была невосприимчива к боли, которую мне причинил он.

Время замедлилось и обеспечило мне прямое осознание всего.

Его мужского запаха — краски и цитрусовых. Тяжесть его неглубокого, контролируемого дыхания. То, как его глаза сверкали и замечали каждый изъян и пятнышко на моей коже, старательно сглаживая мои недостатки своим талантом.

Непроницаемая тишина, наступившая в тот момент, когда Гил распылил первый слой краски, только сгустилась.

Если я шаталась, то зарабатывала ворчание. Если дергалась, то получала щипок.

Без его упрека не могла ступить и на долю.

А то, что мне не разрешалось двигаться, только делало это желание более невыносимым.

Меня охватила клаустрофобия посреди его холодного склада, находясь в компании с ним одним.

Это стоило мне всего, просто стоять и повиноваться.

Не то чтобы Гилберта волновало, как я справляюсь. Интенсивность, с которой я наблюдала за ним, когда он был моложе, стала сейчас еще сильнее. Его искусство заменило все. Его сосредоточенность была ему хозяином, делая его рабом цвета.

Я могла бы быть брошена на произвол судьбы тем, что он больше не видел во мне Олин.

Могла бы обидеться на дерзость, с которой он кинул меня, даже когда мы стояли так болезненно близко.

Но потому, что я знала его. Потому, что знала свирепость его таланта, я не возражала, что его глаза оставались сосредоточенными на проекте, который я не могла видеть. Я не отпрянула, когда его прохладные пальцы прошлись по внутренней стороне моего бедра,