Как я сразу до этого не додумался?..

И стали мы с папой собирать для мамы букет. Ромашки, которые в солнечной пыли. Лиловые колокольчики, как от щекотки дрыгающие своими головами. И ещё какие-то нежные цветы без названия.

Когда мы пришли домой, мы протянули наши цветы маме. Мама ахнула, улыбнулась, потом голову в букет засунула. Потом высунула, и мы с папой стали хохотать.

– Ты хся х солнечной хпыли! – говорили мы сквозь смех. – Тебя цветы опылили!

А мама смеётся и говорит:

– Вы на себя посмотрите! Вы как два колокольчика мотаетесь! Вы, наверное, трын-травы объелись!

– Нет, – говорит папа. – Мы просто надышались ею.

Цены кусаются

Папа принёс домой целых пять килограммов персиков.

– Купил бы десять килограммов, – сказала мама, – мы ещё и варенье сварили бы, а так – только на еду.

– Нельзя десять, – говорит папа. – Очень дорого, цены кусаются!

В этот же вечер на еду у нас ушли все пять килограммов персиков. Когда мы ложились спать, от нас пахло персиками даже в форточку. Из-за этого душистого запаха мне ночью приснился волшебный сон.

Будто бы пришли мы с папой на рынок, а там на прилавках, как собаки, цены сидят. Одна маленькая цена в 10 рублей язык показывает, а все остальные оскалились и зубами клацают.

Средняя цена – в 50 рублей – тонко завывает и глазами блестит. А у самой большой цены на груди написано «300 рублей». Шерсть у неё всклокочена, клыки до земли свисают. Эта цена молча сидит, выжидает покупателя.

А возле этих собачьих цен на прилавках разная вкуснота навалена. Персики там пушатся, яблоки румянятся, груши и дыни соком истекают.

Выхватил я тогда из кармана рубль, который давно уже на мороженое берегу, и помахал им перед ценными мордами. Тут все цены как одна завыли – и ко мне. Сильно их мой рубль разозлил. Я от цен как побегу, а они за мной! Целая стая! Я бежал-бежал, а потом свой рубль в какую-то конуру бросил.

Собачьи цены со всего разбега в эту конуру заскочили и драку из-за рубля начали. В это время я дверку-то за ними и захлопнул. Оказались цены в ловушке.

А мы с папой пошли по рынку вкусноту выбирать. Набрали всего-всего, а деньги на прилавок положили. Не много и не мало, а по справедливости.

Кто самый театральный?

Мама, папа и я сидели на кухне и смотрели друг на друга. Тут к нам вошла наша кошка Капа.

– Театральная пришла, – сказала мама.

– Почему же она – театральная?! – удивился папа.

– Да потому что ходит так, как будто в балете танцует, – ответила мама и показала как: – Пырх-пырх! Пырх-пырх!

А папа посмотрел на кошку Капу с любовью и говорит:

– А мне нравится. Чудо, а не походка! Пырх-пырх! Пырх-пырх! Если бы и ты так ходила…

А мама обиделась:

– Мне некогда так ходить! Мне уборкой заниматься надо…

И она ушла в большую комнату заниматься уборкой.

Когда я заглянул туда через полчаса, то очень удивился. Потому что мама вместо уборки делала вот так:

– Пырх-пырх! Пырх-пырх!

Это она тренировала кошачью Капину походку. Наверное, для того, чтобы ещё больше понравиться нам с папой.

Назад, в Атлантику!

– Что-то солёненького хочется, – сказал папа.

– А вот мы сейчас селёдочку заедим, – сказала мама.

Она открыла холодильник и достала оттуда банку селёдки. На блестящей железной банке крупными буквами было написано «Атлантическая сельдь».

– Ишь, ты! Из самой Атлантики! – обрадовался папа, а потом сказал мне: – Тащи открывалку!

Я подал папе открывалку для консервов, он взял её в правую руку, размахнулся, чтобы проткнуть крышку банки… Но тут мама остановила его.

– Стой! – сказала она. – Остановись! Мне кажется, что крышка у этой банки вспучена…

Мы с папой пригляделись к банке. И правда: баночная крышка была вздута горочкой.

– Наверное, селедка протухла, и в банке скопился газ, – сказала мама.

– А вот мы сейчас откроем её и посмотрим, – сказал папа.

– А вдруг банка взорвётся?! – испуганно спросила мама. – И вся наша квартира провоняется запахом тухлой селедки…

– Не провоняется, – сказал папа и на всякий случай открыл окно.

А потом он снова взял открывалку и ка-а-а-ак воткнёт её в банку, а банка ка-а-а-ак бабахнет! Селёдка ка-а-ак вылетит из банки! И одна за другой – в сторону окна: вжик! вжик! вжик!

– Пригнитесь! – кричит папа.

Мы с мамой пригибаемся, и селёдки, одна за другой, как стрелы, вылетают в окно.

– Вжик! Вжик! Вжик!

Папа быстренько опомнился после селёдочной атаки, высунулся в окно и нам кричит:

– Скорее сюда! Скорее! Смотрите! Смотрите!

Мы посмотрели в ту сторону, куда показывал папа, и увидели, как селёдки, выстроившись клином, улетают куда-то вдаль.

Папа посмотрел им вслед, пошмыгал носом, втягивая последние остатки селёдочного запаха, и сказал с уважением:

– Ишь, как их снова в Атлантику потянуло… Вот что значит – родина!

Кто изобрёл ступеньки?

Мы живём на третьем этаже: мама, папа и я. И ещё кот Лукьян. Хотя он в этой истории ни при чём. Дело совсем в другом.

Чтобы подняться на третий этаж, надо пройти сорок две ступеньки.

– Кто изобрёл ступеньки? – спросил я папу в тот раз.

Он глубоко задумался.

Но тут пришла мама.

– Сходи за хлебом! – сказала она папе.

Он сходил.

– Вынеси мусорное ведро!

Он вынес.

– Вытряси-ка ковёр!

Он вытряс.

Мама – именинница! Вот папа и освободил её от всех хозяйственных забот в тот день.

Он сбегал ещё куда-то и вернулся с букетом цветов. Букет подарил маме, а мне, отдышавшись, сказал:

– Видишь ли, я не знаю, кто изобрёл ступеньки. Но эта система ещё очень далека от совершенства.

А я подумал: если бы за хлебом как обычно сходила мама, и вынесла мусорное ведро, и вытрясла ковёр, папа не стал бы так строго оценивать изобретение ступенек.

Я задаю вопросы

Мама не отпускает меня гулять.

Кто она? Непускальщица?

Я отказываюсь от обеда и реву.

Кто я? Капризорёв?

Папа ставит меня за это в угол.

Кто он? Вуглоставщик?

Я стою в углу. А они обвиняют друг друга в том, что плохо воспитали меня.

Кто они? Обвинщики?

Папа кричит на маму и машет руками.

Кто он? Крикомахальщик?

Мама молча бьёт тарелку за тарелкой об пол.

Кто она? Тарелкобивица?

Наша семья ссорится.

Но разве мы семьессорщики?!

Косопузие

Вот я наелся до отвалу и лёг животом вверх. Приходит ко мне друг Вадя и