— Я всегда подозревал, что вы сволочь, Алекс. Но чтобы до такой степени… Наверное, это что-то русское. Русский медвежий размах.

— Позволю спросить, генерал Амершам, вы только что скаламбурили? Мне уже можно смеяться?

— Вы наглец, Алекс. Наглец.

— Если это не каламбур, то я вас не понимаю. Нынешняя политика, насколько мне известно, состоит в том, чтобы уничтожать «диких». Так что мои действия совершенно легальны. Попутно я использую их для эксперимента, полезного как вам, так и мне. В чем же именно заключается мой сволочизм, Грегори?

— У вас и терминология сволочная. «Использую для эксперимента». Почему мне иногда кажется, что вы и меня используете для ваших чертовых экспериментов?

— Есть такая русская поговорка: «Когда кажется, креститься надо».

— Не борзейте, Алекс. Два слова — и вы, как птичка из жопы, вылетите из страны.

— А что, у вас тут птички обычно вылетают из жопы? Любопытный биологический феномен.

— Захлопните пасть и слушайте. Я прикрывал вас. Дал вам плацдарм для ваших треклятых экспериментов. Я даже Морган оттуда убрал, чтобы она не совала нос куда не следует, эта пронырливая баба. Но сейчас вы перешли черту. Мне плевать на «диких», хоть сами их ешьте, хоть кормите ими ручных медведей. Плевать. Но если кто-то из гражданских пострадает…

— Кажется, в вашей терминологии это называется «сопутствующий ущерб».

— Я же сказал — заткнитесь. Если пострадает кто-то из жителей города, я вас распну. Как исусика на кресте, ясно? Я даже не буду впутывать иммиграционные службы. Я скормлю вас Морган с потрохами. Вы ведь положили глаз на эту бабенку, да? А я расскажу ей, чем вы на самом деле занимаетесь на севере с полярными мишками. И заодно расскажу, как вы бегаете ко мне, отчитываясь о каждом ее шаге. Как вы думаете, ей это понравится?

[Молчание в трубке, затем звук рассоединения линии]

— Алекс, вы слышите? Не смейте бросать трубку! Я с вас шкуру спущу! Алекс!..

[Конец записи]

Он работал на частную фирму, хотя вообще-то заказчиком было правительство. Но в последнее время федералы предпочитали не возжаться с беглецами, а отдавать их на откуп частникам. У него было удостоверение маршала США и пистолет «Глок 56» для спецагентов. Согласно удостоверению, его звали Оливером Мэттьюсом, хотя это не было его настоящим именем.

Такие, как он, нечасто пользовались настоящими именами. Зато имелось у них прозвище, одно на всех. После «Силиконового бунта» 2028 года, когда удостоверение маршала начали выдавать любому охотнику за головами, способному прикончить андроида, их стали называть «Бегущими по лезвию». Какое-то время поклонники творчества Филипа Дика шумели, обвиняя журналистов, пустивших кличку в оборот, в профанации. Последнее мало волновало Оливера, который, по сути, не был никаким Оливером.

Соль шутки сумели бы уловить немногие. Приемные родители как-то свозили его на мюзикл в Лексингтон. Оказывается, приемным выдавали бесплатные билеты на мюзиклы, поощряя к тому, чтобы взять в семью больше детей, — хотя этим хватило и одного. Мюзикл назывался «Оливер», про маленького сиротку. Приемный отец, мужчина чувствительный, сказал десятилетнему сыну: «Смотри, как повезло этому мальчику. Он прошел через многие мытарства, но попал в хорошую семью и наверняка вырос достойным человеком». Сын не рассмеялся ему в лицо только потому, что уже в те годы умел сдерживаться.

Теперь он стал Оливером. Оливер сидел за столиком кафе, медленно цедил черный кофе из пластикового стаканчика и смотрел на противоположную сторону занесенной снегом улицы. Там был ювелирный магазин. Для некоторых золото оставалось единственной и универсальной валютой.

Все крупные сделки совершались по безналу. Наличные отмирали так же, как пятнадцать лет назад отмерли бумажные книги. Люди постарше цеплялись за них из ностальгической любви к зеленому Франклину, зримому воплощению жизненных достижений и «нашей славной истории», поэтому законопроект об отмене бумажных денег каждый год благополучно проваливался в Сенате. Однако добыть крупную сумму налом стало проблематично. Ограбить ювелирный магазин, переплавить украшения и сбыть золото намного проще.

Если ты знаешь, что беглый андроид в городе, то, скорей всего, он отправится грабить ювелирный магазин.

На первый взгляд, построить логическую цепочку довольно трудно, однако лишь на первый. Беглым андроидам нечего делать в городах. Любой стрит-кам прочтет штрих-код на их сетчатке и выдаст местоположение беглеца «Бегущим» или военной полиции. Андро надо скрываться в лесах, в безлюдных местах. На севере, на Аляске, среди волков и медведей, где им, по сути, самое место. Но для того, чтобы не окочуриться там за пару дней, андро необходим хороший запас гидроксифенилглицина. Никакой нормальный химик не продаст гидроксифенилглицин первому встречному, потому что с большой вероятностью этот первый встречный окажется беглым андроидом. А химика ждут крупные, очень крупные неприятности. Торговля двадцать третьей аминокислотой в сети тоже запрещена. Остаются подпольные лаборатории. Андро находят их. Но химики-нелегалы сдирают с беглецов за риск по три шкуры. Следовательно, ювелирный магазин.

В голове сидящего за столиком отстукивали часы: «тик-так, тик-так». Они отсчитывали время, минуты и секунды с точностью настоящего хронометра. Маршал США Оливер Мэттьюс всегда мог безошибочно ответить на вопрос: «Который час?» Некоторых его коллег эта способность раздражала, некоторых — пугала. Впрочем, он редко общался с коллегами. У него не было ни семьи, ни друзей — только очередная съемная квартира да лошадиная ферма в Небраске, доставшаяся по наследству. Он десять лет туда не наведывался. Ферма навевала дурные воспоминания. И он уже двадцать лет не слышал Голос.

Иногда человек по имени Оливер тосковал по Голосу. Присутствие в его голове было неизмеримо больше любого человеческого существа, неистовое, яркое, всепоглощающее, как сны, которые снились ему изредка и не в этой жизни. Таких сильных эмоций он не испытывал больше никогда — ни на похоронах родителей, ни в постели с женщиной, ни когда настигал очередную жертву. Что-то похожее Оливер Мэттьюс чувствовал, глядя на восход над горами, когда по делам ехал на своем «Форде» через красную пустыню Мохаве к востоку от Сьерра-Невада. Восход над горами обладал схожей силой, его синие тени впивались прямо в сердце сквозь исцарапанные стекла автомобиля. Вероятно, такой же мощью обладал и термоядерный взрыв.

Голос гнул его, мял, как Господь мял пальцами послушную глину… а потом швырнул в огонь, придавая глине твердость и форму, и во всем этом чувствовалась Его Воля, как и во всяком необъяснимом. А необъяснимого для Оливера Мэттьюса в этом мире было мало. Тут как с часами — не глядя на циферблат, он знал время до секунды, не заглядывая в новостные колонки, был в курсе последних новостей и, встречая незнакомое слово, легко улавливал его смысл в волнах эфира, хотя и не думал о церебральном подключении. Еще в школе он научился притворяться дурачком, чтобы не выглядеть слишком умным и не вызывать подозрений учителей, а теперь разыгрывал эту комедию почти неосознанно. Те, кто знал Оливера, считали его либо неотесанной деревенщиной, либо нелюдимым гиком. Последнее больше соответствовало бы истине, вот только за последние десять лет он приближался к компьютерам разве что в офисе своей конторы. Компьютеры отпугивали его. Иногда ему чудилось в этих холодных машинах странное родство — так человек глядит на двоюродного брата с ДЦП и радуется, что уродство выпало не ему, и ужасается.