термин «тетки» был в широком употреблении как в субкультурной среде, так и просто в различных слоях общества. Он был частично заимствованным. Во Франции середины XIX века мужчин-проститутов называли tante («тетка»), а к концу столетия это слово появилось в печати и служило уже для обозначения всех гомосексуалов[186]. Русский вариант французского tante был введен в обращение петербургским врачом Владиславом Мержеевским в его руководстве «Судебная гинекология» (1878)[187]. Через десять лет П. И. Чайковский уже употреблял это слово в дневнике в более общем втором смысле – с оттенком прихорашивания и сексуализации (близком современному англоамериканскому сленговому queen)[188].

Анонимный осведомитель о петербургских «тетках» конца 1880-х – начала 1890-х годов расширил диапазон значения этого слова и стал именовать им клиентов мужчин-проститутов[189]. Осведомитель указывал на разницу между «порочностью» «теток», которая была «результат[ом] полового пресыщения» и отвращения к женщинам, с одной стороны, и беспринципной «педерастией» «неимущих, молодых <…> жертв, служащих для удовлетворения» теток, с другой[190]. С этой точки зрения «тетки» представляли собой состоятельных господ, склонявших своих жертв деньгами и роскошью к сексуальным действиям, которые те при любом другом раскладе нашли бы омерзительными. Маловероятно, что все партнеры «теток» питали отвращение к однополым действиям. Без сомнения, ситуация была такой же, как с извозчиками Медведева («<…> были и такие, что за удовольствие так соглашались» и не просили платы). Классовая принадлежность подопечных «теток» также остается неясной, хотя большинство источников свидетельствует, что объектами «эксплуатации» «теток» были молодые мужчины, только что приехавшие из деревни, ученики в мастерских или в торговых заведениях, бездомные, учащиеся, солдаты или матросы. Вращаясь в гомосексуальной субкультуре, эти юноши и мужчины переходили из разряда «продажных катамитов» в стареющих «теток». Лишь надежда на достижение материального достатка могла немного подсластить такую малоприятную перспективу. Благосклонный патрон мог предложить молодому «педерасту за деньги» покинуть рынок секса и сформировать своего рода партнерство. А те, кто имел постоянный род занятий (например, военные рекруты) и лишь время от времени занимался мужской проституцией, как правило, сворачивали свой промысел с возрастом (когда уже не поступали предложения) или когда по службе их переводили из города[191]. В отличие от «теток», персона которых была весьма заметна, мальчики и мужчины, продававшие половые услуги, не получили устойчивого субкультурного прозвища на русском языке. Это красноречивое молчание может свидетельствовать об изменчивости их роли. Оно также подчеркивает беспокойство, которое вызывала маскулинная секс-торговля, и то, что вовлеченные в нее мужчины считали необходимым скрывать свои занятия. Люди вне этой сферы называли этих сексуально доступных мужчин «педерастами-проститутами», «продажными катамитами», и (позднее) «гомосексуалистами». Но видимое нежелание этих мужчин называть себя каким-либо образом подчеркивает их желание сохранить маскулинную респектабельность, что было возможно только при условии сохранения в тайне их половой активности.

Маскулинный облик этих юношей и мужчин играл роль эротической приманки и притягивал взоры сексуальных диссидентов. В отличие от женоподобных «теток», солдаты, матросы и учащиеся, рыскавшие по гомосексуальному подполью Петербурга, были одеты в официальные униформы, воплощавшие образцовую маскулинность. Их одеяние вынуждало их следовать общепринятым стандартам самоконтроля и воздержания; тем не менее военные и студенты нашли его удобной и привлекательной маскировкой для своего участия в субкультуре. С такой униформой, выражавшей идеализированную мужественность, был связан другой субкультурный образ, популярный в обеих столицах, – «женоненавистник». «Балы женоненавистников», куда некоторые мужчины приходили в дрэг-образах (т. е. переодетые в женщин – Прим. пер. и ред. нового издания (Т. К.)), проходили в Москве до 1914 года. После ареста в 1921 году на «вечеринке педерастов» матрос из Петрограда показал, что он наслаждался сексом с мужчинами, «особенно с „женоненавистниками“, которые отнюдь не стремились представить себя женщинами»[192]. Термин был, по-видимому, придуман в знак маскулинистской солидарности и отражал неприятие женоподобия. Возможно, он был призван снять отсылки к деревне, вызываемые ярлыком «тетка»[193].

Взаимоотношения между этими типами персонажей – «тетками», «педерастами за деньги» и «женоненавистниками» – остаются неясными из-за отрывочности имеющихся источников. Все эти типы уходят корнями в традиционный иерархический мир эроса между мужчинами. Они были общественными масками модерной гомосексуальной субкультуры[194]. Однако в те времена субкультура не ограничивалась только общественной территорией. Некоторые мужчины, обладавшие средствами, чтобы снять или купить квартиры или дома, организовывали там «домашнее партнерство» с лицами собственного пола. Другие использовали частные квартиры для организации встреч, создавая необходимые условия для общения и полового контакта. Недоброжелатели утверждали, что такие вечеринки могли приносить хозяевам помещений заработок от сводничества или продажи алкоголя. Тем не менее эти встречи, подчас роскошно организованные, связывали участников эмоциональными и романтическими узами, которые усиливали формирование общей идентичности на основе сексуального предпочтения.

У меня практически нет данных о «домашнем партнерстве» между мужчинами из низших классов, что объясняется перенаселенностью и нищенскими условиями жизни в домах, где жили рабочие. В учебнике по психологии пола, вышедшем в 1909 году, один психиатр описывал быт петербургской мужской пары из рабочего класса:

Они заключили между собой формальный договор, в котором каждый клялся, один другому, в верности до гроба, и присваивали себе взаимно названия мужа и жены. Они занимали одну комнату и ночью спали в одной постели. Для отвода глаз в комнате стояли 2 кровати, и они ложились порознь на несколько минут, но затем тот, кто в этом отвратительном союзе должен был играть роль «мужа», приходил к своей «жене», и они проводили ночь вместе[195].

Гомосексуалы, принадлежавшие к среднему классу или аристократии, могли обустраивать более изысканные условия для своих идентичностей и партнерств за закрытыми дверями. В 1908 году полный сарказма критик «гомосексуального Петербурга» описывал номер в гостинице, постояльцем которого был «сознательный и убежденный сторонник однополой любви». На письменном столе этого «сторонника» лежала коллекция порнографических карточек, «где во всех видах и положениях иллюстрируется гомосексуальная любовь», а на стене висел «большой фотографический портрет голого кучера». Шкафы были забиты «сочинения[ми] избранных авторов вроде г. Кузьмина» (sic!). «Фарфоровыя статуэтки и разнообразныя вещицы на этажерках кричат о том же – словом, комната светскаго и просвещеннаго гомосексуалиста напоминает собою маленький гомосексуальный музей»[196].

Полный благородного негодования обличитель петербургских «теток» конца 1880-х – начала 1890-х годов описал (в деталях, свидетельствующих, что все происходило у него на глазах) «бал», вылившийся в «страшную, возмутительную оргию» на дому у богатой «тетки». На этом вечере по случаю новоселья богатого хозяина «в одной роскошно убранной квартире почти в центре города» гости танцевали и пили до четырех часов утра, когда им был подан «роскошный ужин». Хозяин и несколько гостей «были в дамских платьях». После ужина некоторые «мужчины-дамы» разделись догола и продолжили танцевать, в то время как группы пьяных