улицах Ленинграда «приятного» молодого «профессионала», и это «приключение» напомнило ему о дореволюционных шалостях. Секс в общественных местах был еще и средством самоутверждения.

Глава 2

«Наш круг»

Секс между женщинами в модернизирующейся России

Что касается меня, то моя любовь к существу своего пола так же велика, чиста и священна, как любовь нормальная к другому полу: я способен на самопожертвование, я готов был бы умереть за любимого человека, который бы понял меня. Как тяжело, что нас считают развратниками и больными. Из записей «трансвестита» и «гомосексуала» Евгении Федоровны М.

«История моей болезни (краткая исповедь человека среднего пола, мужского психогермафродита)»[218]

В отличие от мужчин, вступавших в однополые отношения, русские женщины, имевшие эротическую однополую связь, имели меньше доступа к публичной сфере, и потому у них было меньше возможностей создать явно выраженную субкультуру с атрибутами, характерными для мужского гомосексуального мира. Сказанное не означает, что в революционной России не существовало женской гомосексуальной субкультуры. Исторических свидетельств о природе и размерах семиотики субкультуры сохранилось немного. Отрывочные данные позволяют предполагать, что в среде некоторых горожанок одежда, жесты и манеры поведения служили сигналами для других женщин о том, что однополые эротические предложения будут приняты. Психиатры, как до революции, так и в 1920-х годах, когда возник всплеск интереса к женской гомосексуальности, не проявляли ни малейшего интереса к социальным структурам, связывавшим отдельных «пациенток», описывая их в своих записях как «исключительные случаи», вне привязки к другим подобным женщинам. Полицейский надзор мало или вообще не интересовался взаимными сексуальными отношениями между женщинами в эти десятилетия, так что данных об обычаях и географии этой субкультуры, которые доступны, например, из уголовных дел, заведенных на мужчин-гомосексуалов, в отношении женщин не существует. Конечно же, это не означает, что у женщин не было своего круга общения или контактов друг с другом в частной сфере, которая сильно облегчала взаимное узнавание среди людей, испытывавших однополое желание. Случайный характер и лаконичность свидетельств о взаимных отношениях женщин в различных контекстах заставляют историков лишь гадать о том, какие многопоколенческие традиции можно выделить в эволюции таких потаенных миров.

Несмотря на разброс и неполноту источников, представляется возможным выделить по меньшей мере некоторые социальные контексты, в которых женская гомосексуальность существовала в конце царской эпохи и в начале советской. Для поиска сигналов таких контекстов можно изучить психиатрические, криминологические и биографические тексты. Медицинские источники, предоставляющие несколько ранних биографических отчетов о мужских и женских однополых влечениях, только с 1880-х годов стали детально описывать женщин, любящих женщин. Эротических отношений между женщинами в более ранние эпохи нельзя исключать, но специфику этой близости довольно трудно выявить из немедицинских документов[219].

Классовая принадлежность представляется одним из важных факторов, определявших широту возможностей для выражения однополого влечения между женщинами. В источниках конца царской эпохи и начала советской женщины низших классов, имевшие взаимные отношения, обычно описывались в этой литературе, если они были проститутками или отбывали тюремное наказание[220]. В эпилоге я рассматриваю исследования криминологов о жизни в заключении, а также мемуары о ГУЛАГе в качестве источников сведений об однополой любви между женщинами. Данная же глава посвящена рассмотрению однополых отношений в публичных домах, которым царский режим выдавал лицензии, что создавало совсем другую культуру самосохранения в условиях относительной независимости. Медицинская литература свидетельствует и о том, что более состоятельные женщины могли найти способы выразить свое однополое влечение как внутри, так и вне семьи в привычном ее понимании. Экономическая независимость, приобретенная благодаря образованию или предпринимательской деятельности, давала этим женщинам возможность достичь высокой степени самостоятельности и в том числе выражать однополую любовь. Широко распространенный в русском обществе феномен мужского пасса, то есть когда нецисгендерный мужчина предстает в мужском образе и это принимается обществом, предлагает дополнительный взгляд на любовь между женщинами и часто сопутствовавшее ей гендерное диссидентство.

Женская среда: культура публичных домов и проституции

До 1905 года русская медицина редко соотносила лесбиянство с женской проституцией – в противоположность западной судебной медицине и криминальной антропологии, где эта связь уже установилась в качестве моралистического приема в медико-юридической литературе. В России после революции 1905 года ученые стали менять свои взгляды на проститутку как невинную жертву городской мужской развращенности, часто происходящую из крестьянской среды, и постепенно заняли позицию буржуазного дискурса о маргинализированной и маскулинизированной сексуально девиантной женщине[221]. Отрывочные свидетельства из медицинских историй болезни и протоколов уголовных судов до и после перелома 1905 года позволяют судить, что, какими бы ни были идеологические трансформации категории «проститутка как лесбиянка», в действительности некоторые женщины пользовались гомосоциальным пространством, которое было возможно в легальных публичных домах старого режима, чтобы развить однополые отношения[222].

Состоятельные женщины могли даже быть клиентками проституток. Так, в начале 1880-х годов преуспевающая помещица Юлия Островлева (в приведенном ниже фрагменте, принадлежащем ее психиатру, – г-жа N) после знакомства на улицах Санкт-Петербурга с проституткой стала практиковать «противуестественныя половыя отправления» с другими женщинами. Островлева утверждала, что в укромном уголке, коим являлся публичный дом, процветал мир женщин, любящих женщин. Ее психиатр, Владимир Федорович Чиж, писал:

Среди ея многих знакомых с извращенным половым чувством она жила самою разнообразною жизнию любви и половаго чувства: тут была и платоническая любовь, и ухаживание, и ревность, пресыщение, измены, связь с двумя женщинами одновременно, радости победы и огорчения неудачи, – одним словом, вся жизнь г-жи N была поглощена этой извращенной любовью. Она любила переодеваться в мужское платье, катала на тройке за кучера объектов своей любви, переодевшись в мужской костюм, ездила по публичным домам, тратила много денег на женщин. По ея уверениям, женщин с извращением половаго чувства далеко не так мало, как мы обыкновенно думаем, и при том оне занимают самое разнообразное общественное положение[223].

Данная история – первое в России психиатрическое исследование об «извращении полового чувства» у одного из полов. Оно ясно указывает, что уже в Петербурге начала 1880-х годов возникла культура женщин, осознававших свое сексуальное единение независимо от классовых делений. Публичный дом был одним из учреждений, где эти женщины могли тайно встречаться.

Через десять лет после опубликования истории Островлевой, или г-жи N, внимание экспертов в столице привлекло другое уголовное дело. Владелец табачного магазина в Санкт-Петербурге, женившийся на проститутке Красавиной, был обвинен в ее убийстве. В 1893 году он застал супругу в постели с проституткой – одной из ее бывших коллег – и зарезал супругу на месте. История отношений Пелагеи Красавиной с ее любовницей была заслушана в суде и позднее описана гинекологом Ипполитом Михайловичем Тарновским (1833–1899) в 1895 году[224]. Жизнь Красавиной в качестве «трибады-проститутки», как и жизнь Островлевой и ее круга