– Ольгунь, я опять без работы, – сообщала тетя Эльза.

Мама пыталась ее трудоустроить – в детский кружок, в Дом культуры.

– И что ты сделала? – уточняла мама.

– Ничего. Дала палкой по жопе одной ленивой девице. Еще мало дала!

– Понятно. И сколько было той девице?

– Не знаю. Лет шесть. Слушай, у нее такая мать! Это какой-то кошмар!

При этом мама спокойно доверяла меня тете Эльзе, не боясь, что она меня тоже может двинуть палкой.

Я не то чтобы ее не любила или боялась. Наоборот, мне тетя Эльза нравилась, хотя от нее и доставалось. Она не была похожа на других маминых клиенток и знакомых. Она вообще была как будто с другой планеты.

– Тетя Эльза, почему вы такая? – спросила я ее однажды.

– Какая?

– Странная. Не такая, как все.

– Разве это плохо?

– Не знаю, а что – хорошо?

– Ну кто-то же должен удивлять и уметь удивляться. Кстати, очень ценный навык. А ты хочешь быть такой, как все?

– Да. Но у меня не получается. Мы же с мамой другие.

– В этом ты совершенно права, – расхохоталась она. – Ты не сможешь быть обычной, имея такую мать. Посмотри, разве тебе бывает скучно или одиноко?

– Иногда хочется, чтобы было скучно.

– Ты смешная. Многим девочкам такая жизнь и не снилась.

– Мне бывает страшно.

– И мне тоже. Это нормально. Зато потом ты не будешь ничего бояться. Это я тебе гарантирую.

– Мам, можешь говорить? – позвонила я. – Расскажи мне про тетю Эльзу!

– Не могу, давай часа через два, ладно?

– У тебя все в порядке?

– Пока не знаю. Лучше скажи, а знак такой, как треугольник, что значит?

– Уступи дорогу. Мам, ты где?

– Нет, вы сговорились, что ли? Я тебе сама перезвоню!

Мама бросила работу в сорок лет. Да, сейчас это считается расцветом – карьеры, жизни, всего. Мне уже почти сорок… А она в этом возрасте фактически ушла на пенсию. Еще лет через пять переехала жить в подмосковную деревню. Чтобы добираться до аптеки и магазина, она села за руль. Нет, это было много позже. Когда мама поняла, что ей нужна независимость. В шестьдесят лет. Она захотела свободы. И главное – свободы передвижения… Однако бурное адвокатское прошлое все время напоминало о себе и не давало жить спокойно.

При выезде из их деревни на перекресток, который соединял дорогу в город и выезды, стоял знак – уступи дорогу. Там было много аварий, и я очень переживала за маму. Оказалось, что надо переживать за местное ГИБДД – или как там оно называется. В один прекрасный день маме надоело уступать дорогу, и она решила поменять знаки. Машину она остановила прямо на перекрестке, включила аварийку и закурила. Ей сигналили, ее объезжали. Но мама слушала музыку и курила. Надо ли говорить, что вокруг нее собрались разъяренные водители, которые требовали, чтобы она уже куда-нибудь съехала, хоть вправо, хоть влево. И из этих водителей мама сколотила инициативную группу, составила петицию и собрала подписи. К тому моменту, когда на место происшествия приехали полицейские, вокруг крошечной маминой машинки собралась уже целая толпа, а движение было полностью перекрыто. Мама, которой на тот момент было шестьдесят пять, стояла и улыбалась. Мужики готовы были по первой просьбе поднять ее машину на руки и поставить туда, куда она скажет, возможно, на крышу полицейской машины. Среди возмущенных знаками был и один дальнобойщик, который свернул с трассы, увидев хипеж. Его фура перегораживала выезд с главной трассы на съезды, заблокировав напрочь все, что только можно.

Так не бывает? Да, я тоже так думаю. Если только речь не идет о моей маме. С ней возможно все. Она может все. Штрафы? «Я вас умоляю», – как она говорит.

Когда я ей звонила, она находилась в местном отделении полиции. Мужики, включая дальнобойщика, стояли под окнами. Они не скандировали, не кричали, вели себя прилично. Мама сидела в кабине начальника и играла с ним в шахматы. Это – запрещенный прием. Мама не доигралась до гроссмейстера, но была мастером. У начальника не оставалось никаких шансов, но он выиграл, она дала ему выиграть. На следующий день на том самом перекрестке стоял светофор. Новенький и исправно работающий.

Мама позвонила мне, чтобы сообщить эту новость.

– Так что ты хотела про Эльзу узнать?

– Просто вспомнила. Там ведь была длинная история?

– Да, наверное, самая длинная в моей практике. Я думала, никогда это дело не закрою. Подожди, я возьму пепельницу.

* * *

– Знаешь, а я ведь сначала дружила с ее сестрой, Наташей. Ей исполнилось лет двадцать семь – двадцать восемь на тот момент. Она не была красивой, но привлекала внимание. С густыми волосами и челкой, которая глаза закрывала, она напоминала пони, но мужчинам это нравилось. Такой тип француженки. А женщины ей завидовали – худая, с роскошной гривой. И ходила она всегда в водолазках и длинных юбках. Помню, у нее были две водолазки – сиреневая и коричневая, – которые подчеркивали грудь, а юбка пышная – в крупную клетку. И еще она курила сигареты без фильтра. Тогда уже можно было купить нормальные сигареты, но Наташа отказывалась. Она окончила филфак, умная баба, начитанная. Работала в крупной библиотеке, в отделе периодики.

Нет, подожди, нужно начать с матери Эльзы и Наташи, Людмилы Ивановны. Такое поколение женщин тогда было – всегда тщательно одеты, с украшениями, чистенькие, ухоженные. Следили за собой. Я смотрела на Людмилу Ивановну и хотела быть такой же в старости. Собранной, бодренькой.

Эльза была ее старшей дочерью. Странное сочетание – Эльза и Наташа. Старшую так назвал отец – настоял, хотя Людмила Ивановна была против. Сам пошел и зарегистрировал. Они жили на Ленинском проспекте, квартира большая, трехкомнатная плюс кладовая. Муж, не знаю, как его звали, – военный. Высокий чин.

Старшую дочь Людмила Ивановна не любила. Нет, не так. Наверное, любила, но точно не хотела.

Людмила Ивановна была «соломенной вдовой» – муж постоянно в командировках. Приедет на сутки и утром уже уезжает. А когда вернулся – Людмила уже беременная, рожать скоро. Родила. Муж вернулся, посмотрел на девочку и назвал ее Эльзой. «Нет», – сказала Людмила. Но муж поужинал, а рано утром ушел и вернулся со свидетельством о рождении. Поцеловал дочку и уехал. Людмила Ивановна стирала пеленки и радовалась, что мужа нет – хоть какое-то облегчение. И вот почему.

Она давно привыкла к тому, что не знает, когда он уедет и когда вернется. Не интересовалась, не спрашивала. Жила, как будто плыла по течению. После рождения дочери у течения появилось направление. Людмила Ивановна обрела смысл жизни, в которой мужа уже не было. Она ждала его возвращения даже с испугом. Ей одной с дочкой было проще, свободнее, легче. Людмила Ивановна варила кашу и доедала за Эльзой, которую дома называла Элей, как будто Элеонорой. Да, имя Элеонора ей нравилось больше.