Анжелика присела на свою кровать, что примыкала к каменной печи. Она сняла с головы платок, и русые с проседью волосы растрепались. Она несколько раз всхлипнула и вытерла глаза.

— Он все время путался с какими-то бабами! — тихо плача, сказала она.

Вера никогда не видела мать такой. Ничто не предвещало эту перемену. И потому она чувствовала ужасную растерянность — будто ее облили холодной водой. Матери удалось застать ее врасплох. Обе знали: этот разговор — точка невозврата, после которой их жизнь уже не будет прежней.

— Я никогда тебе не говорила. Даже не думала, что скажу, — прошептала Анжелика сквозь рыдания, — но у тебя есть сестра. По отцу. Не от меня.

Несколько секунд Анжелика беззвучно рыдала, а потом выпалила:

— Это Снежана, наша медсестра.

* * *

Снежана вернулась домой. В последние время ей завладело чувство нереальности происходящего. Произошло несколько ужасных, по-настоящему чудовищных событий, но они сблизили ее с Пейлом. Их отношения нельзя было назвать ровными, но с каждым новым днем Пейл будто оттаивал. Казалось, что покалеченная рука, вся эта история с учителем, Лилей и старостой — кровавая жертва, которую нужно было принести городу, чтобы он принял Пейла. Возможно, избавившись от подозрений, Пейл избавился и от напряжения, в котором привык жить. Он был очень нежен с ней, и впервые за то время, что они провели вместе, Снежана чувствовала: Пейл ее любит, она нужна ему. Но медсестра не спешила очаровываться: за этим потеплением могло скрываться что угодно. Пейл — сложный человек. В любой момент он может ускользнуть от нее, снова покрыться ледяной коркой. И теперь, когда они все больше времени проводят вместе, та певичка не сможет спокойно жить и попытается вмешаться в их отношения. Пусть попробует, усмехнулась Снежана, переступая порог своего дома.

Ее ждал необычный вечер — это она поняла сразу. Ботинки в прихожей стояли в аккуратном порядке. Книжки, носки, стаканы, тарелки, полные крошек, — все пропало с пола, где лежало целыми днями. Когда Глеб, ее сын, нервничал, он начинал прибираться и все расставлял по местам — это он унаследовал от нее. Но такое случалось с ним нечасто, так что большую часть времени он создавал вокруг себя хаос.

Глеб сидел на кухне и нервно хрустел пальцами. Он посмотрел на вошедшую мать затравленным взглядом. Снежана внутренне подобралась. Ее ждал непростой разговор. Но она знала, что однажды его не избежать — и вот этот день наступил.

— Привет, сынок! — сказала Снежана. Она проскользнула к холодильнику, открыла дверцу и начала изучать содержимое. Она надеялась, что все-таки обойдется без разговоров. Не обошлось.

— Мам, — сказал Глеб глухо — так, будто у него в горле застрял комок. — Я хочу… мне нужно с тобой поговорить.

Снежана быстро посмотрела на сына, кивнула и продолжила изучать содержимое холодильника. Она не знала, что хочет там увидеть, она не была голодна — ей просто нужно было на чем-то сконцентрироваться. Она поймала себя на мысли, что долго держит дверь открытой и захлопнула ее. Снежана метнулась к тарелкам в сушилке и принялась их перебирать.

— Мам, я давно должен был тебе рассказать… Только ты не ругайся. Я не хочу тебя расстроить.

Снежана гремела тарелками, но, услышав отчаяние и безнадегу в голосе сына, усилием воли подавила свое волнение. Тяжело, но она взяла себя в руки. Она подошла к столу, выдвинула стул и села рядом с сыном. Нервничая, он сильно стучал ногой по полу. Снежана положила руку ему на колено, и он перестал.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — сказала Снежана. — Я твоя мать, и я тебя отлично знаю. Мне не нужно признание. Мне нужен ты. Ты — моя жизнь.

Глеб удивленно захлопал глазами. Щека дернулась: он попытался улыбнуться. Заблестели слезы, но сын потер глаза кулаками и посмотрел в сторону, пытаясь сдержаться.

— Ты знаешь? — сказал он со слезами в голосе.

— Знаю. Но что бы ты ни делал, кем бы ты ни был, ты мой сын, и я люблю тебя.

Глеб бросился к матери и крепко обнял ее. Тело его дрожало в беззвучных рыданиях. Снежана гладила его по голове и улыбалась. Последний раз она его обнимала вот так много-много лет, когда еще он был мальчиком, которому нужна была мама.

Она улыбалась.

* * *

Иван, кузнец, шел домой. По рукам разливалась приятная усталость. За день он намахался молотом и изжарился.

Он выковал решетку для очередной могилы. Ему нравилось, что получилось в итоге: не решетка, а настоящий железный сад. Он обвил железные прутья изящным плющом, тут и там впаял в ограду железные розы. Так хотела семья погибшего, а он только рад — в конце концов за это он и получает деньги. Покойник был музыкантом, из хорошей семьи, и родственники предпочли закопать тело в землю по древнему обычаю, а не сжечь, как это было принято. Они торопили его с заказом, а он и рад был занять руки.

Последние дни выдались в Приюте мрачными. Но за работу Ивану прилично заплатили, так что он чувствовал душевный подъем. Прохладный вечерний ветерок остужал его прожаренное тело, воздух вокруг был наполнен приятными запахами травы и деревьев, и кузнецу казалось, что все плохое позади. Приют оправится от потрясений и заживет привычной жизнью.

Хорошие предчувствия сменились плохими, когда Иван подошел к дому. Его дом стоял на окраине Приюта, в некотором отдалении от всего городка. Ближайший его сосед, рыбак Данила, жил в нескольких минутах ходьбы, домики отделяла естественная стена из нескольких елей.

Было непривычно тихо. Обычно кузнеца встречал приветственный собачий лай: его добрый старый пес радостно заливался, почуяв хозяина; услыхав пса, навстречу выбегала дочурка, чтобы броситься папе на шею, а за ней уже выходила жена. Она тепло улыбалась ему, а в руках всегда что-то было: вязание или недомытая тарелка. Люба никогда не сидела без дела.

Конура пса пустовала. Входная дверь чуть поскрипывала на ветру. Кузнец толкнул дверь рукой и зашел в дом. Быстро смеркалось, но было еще достаточно светло. Пол был чем-то испачкан — казалось, что все залила грязная вода. Не было возможности переступить через нее, и кузнец осторожно наступил на пролитое. Характерный запах указывал на то, во что отказывались верить глаза.

Кровь.

Иван сделал несколько торопливых шагов через кухню в комнату. Все было в крови: будто под крышей его дома пролился алый дождь.

В комнате, на кровати, лежали два обнаженных тела. Их бледная кожа составляла ужасный контраст с изуродованным, испачканным домом. Кузнец упал на колени перед кроватью. Он потрогал холодную щеку жены. Он заметил страшную рану на ее шее. Он перевел взгляд на лицо дочери, убранное золотыми кудрями. Оно выражало такое умиротворение — казалось, девочка спит.

Если бы не жуткая алая полоса, бегущая по телу от груди до паха.

Что-то в голове кузнеца перещёлкнуло, оторвалось и ухнуло в бездну. Он запрокинул голову к потолку и по-волчьи завыл. Выл он долго-долго, а потом расхохотался. Иван смеялся и плакал, катался по полу, перепачкавшись в крови с ног да головы. Он слизывал кровь с пола, хрюкал, падал на спину и тряс ногами.