Тем временем Руслан взял петлю, подошел к учителю и надел ему ее на шею, медленно и торжественно.

— Убийца, — излишне театрально возвысив голос, громыхнул Руслан, — у тебя есть что сказать людям перед лицом смерти?

Станислав медленно повернул голову к Руслану, криво улыбнулся.

— Я сделал это ради будущего, — сказал он тихо.

Руслан немного выждал, не скажет ли Станислав чего-то еще, но тот молчал, уставившись под ноги. Городовой кивнул, и мясник-палач потянул за веревку. Мышцы вздулись под простой белой рубашкой, смоченной потом.

Станислав взлетел вверх. Ноги пустились в пляс. Руки взметнулись к смертельному галстуку. Глаза полезли из орбит. Убийца хрипел и издавал страшные булькающие звуки. По серым учительским штанам расползлось темное пятно.

Скоро все закончилось. Потрясенные люди начали разбредаться по домам. Каждый из них запомнит этот день на всю жизнь. По большей части все молчали, только несколько старушек переговаривались. Они были уверены, что перед самой смертью убийца посмотрел на Пейла Арсина — к худу или к добру. А старик-идолопоклонник, еще одна местная достопримечательность, вдруг крикнул: «Один — бог виселиц».

* * *

Вечером Приют вернулся к прежней жизни. Все изображали рутину на удивление усердно. Если молчали, то слишком многозначительно; если веселились, то нарочито; если ругались, то чересчур эмоционально. В баре, куда жители Приюта стекались по вечерам, чтобы промочить горло, музыка в этот вечер играла слишком громко, а постояльцы общались с искусственным энтузиазмом. Будто бы все это было неким ритуальным действом, призванным вернуть в растревоженный городок покой.

Анатоль впервые видел Пейла Арсина за кружкой пива. Они сидели за большим дубовым столом. Кресло доктора стояло рядом. Доктор всегда выбирался из кресла, когда приходил в бар: он ненавидел это скрипучее чудовище и радовался любой возможности расстаться с ним.

Пейл и Анатоль прикончили уже по кружке пива в полном молчании и попросили еще по одной. Когда официантка принесла заказ, Пейл вдруг заговорил:

— Знаешь, док, а я ведь никогда не был так близок к смерти.

Анатоль придал лицу сочувственное выражение и кивнул.

— Я знаю, ты был на войне, — продолжил Пейл. — Я вижу, что она с тобой сделала.

— Жуть, да, — усмехнулся Анатоль. — Но я не жалуюсь. Вид снизу открывает новые перспективы. Смотришь на все глазами ребенка.

Пейл усмехнулся и сделал щедрый глоток.

— Я тоже был на войне. Меня будто в мясорубку бросили. Все мои товарищи кормят червей, а я вот целый и невредимый. Ну, то есть был, — Пейл махнул изуродованной рукой. — Надо же, а? Через столько пройти и нарваться на сумасшедшего.

Анатоль молчал.

— Я уже давно не пил, — сказал Пейл, — и меня немного развезло. Но ты мне кажешься хорошим человеком. А мне давно хочется выговориться.

— Пожалуйста, — сказал Анатоль. — Мне давно нужно кого-нибудь выслушать.

Пейл шутливо отмахнулся, но в этом жесте читалась благодарность.

— Анатоль, я дезертир, — сказал Пейл серьезно. — Я пришел в Приют, потому что спасался от войны.

Анатоль вспомнил, как люди описывали первое появление Пейла в их городе. Весть об окровавленном и избитом человеке, перешедшем вброд реку, принес рыбак Данила — тот же человек, что сообщил старосте о смерти его дочери. Такая вот ирония судьбы. Возможно, это событие обросло домыслами и сплетнями, но Анатоль прекрасно представлял себе тот день. Яркий, светлый день: Солнце — самый любопытный и беспардонный соглядатай во всей Вселенной; прохлада от воды и легкий ветерок; похмелье крутит кишки рыбака, голова раскалывается от выпитого. И вот вдалеке забулдыга Данила видит неясное движение, больше похожее на обман зрения — пятнышко, темная точка на роговице. Но пятнышко это растет и скоро принимает очертания силуэта: измученный человек ковыляет к берегу реки. Его неправильные движения, его изломанная фигура напоминают куклу на веревочках. Любая дисгармония будит в человеке тревогу: уродливый, ковыляющий, увечный человек нарушает упорядоченность мира и лишает душевного покоя. Когда становится очевидным, что пришелец не похож на обычного человека: за ранами и синяками проступает слишком белая кожа, солнце играет с волосами, лишенными цвета, — страх и брезгливость берут верх над участием и состраданием, и мозг рыбака, щедро присыпанный алкоголем, дает команду: «Беги!» У страха глаза велики, так что слова несчастного пьяницы, многократно повторенные и переданные от одного жителя Приюта другому, обрастают новыми подробностями, и Пейл Арсин, еще безымянный чужак, превращается из несчастной жертвы в предвестника катастроф, в сверхъестественное существо, рушащее привычный порядок вещей.

И вот теперь этот вестник зла, предтеча хаоса, сидит перед ним, сломленный и изуродованный и пьет пиво, чтобы набраться смелости и рассказать свою историю:

— Нас было двадцать человек, целый отряд. Мы любили нашего командира. Он был строгий, но справедливый. Всегда за нас горой. — Пейл говорил сбивчиво, язык его чуть заплетался от выпитого. — Мы его прозвали Мамочка. Он вроде бы на это ворчал, но мы-то знали, что прозвище ему нравится. Я видел, как Мамочка наступил на мину. Странное зрелище. Я тогда подумал о снеговике. Ты, наверное, не знаешь, что такое «снеговик»? Тут никогда не бывает столько снега. А там, откуда я родом, снега завались. И все такие же, как я. Снежные люди, — невесело усмехнулся Пейл.

Помолчав немного, белый человек продолжил:

— Иногда метет так, что снег кажется белой стеной. Высунь нос из дома — тебя закружит и унесет, как снежинку. А потом, когда вьюга успокаивается, дети выходят играть со снегом. Строят из него крепости, лепят снеговиков. Можешь себе такое представить?

Анатоль, когда служил в армии, слышал о дальних холодных местах, но на войне у него было полным-полно других мыслей и тревог, на эти сказки он обращал мало внимания. Болтали всякое: например, что где-то есть столько воды, что не хватает глаз, чтобы все осмотреть. Или где-то лежит голая земля, на которой ничего не растет и никто не живет. Вот в это верилось легче: однажды эта чертова война превратит все в такую бесплодную землю. О чем-то таком удивительном он читал в книгах, но мир сильно изменился с тех пор, как их написали, и стал одновременно и больше, и меньше.

— …А когда слепят снеговика, обязательно его сломают. Я много раз это видел. Да и сам много снеговиков сломал. Разбегаешься, впрыгиваешь в него — и все, вместо упорядоченной формы снова рыхлое ничто. В такое вот рыхлое ничто и превратился Мамочка. Был человек, а потом его будто вывернуло наизнанку: трудно себе представить, что вот эти обломки костей, эти куски обожженного мяса составляли человека, все это вместе было сцеплено, ходило и говорило.

Пейл уставился в пространство, вспоминая прошлое.

— И вот тогда внутри меня что-то сломалось. Никакой больше войны, так я решил. Мы проиграли тот бой и едва унесли ноги. Хотя ты бывал на войне, знаешь, там нет никакой разницы между победой и поражением. Только смертельный ужас, обоссанные штаны, шум, крики и мчащиеся мимо тебя тела — живые, мертвые. Ночью я решил уходить, вышел из палатки, будто чтобы отлить, — побежал. Слышу, кто-то преследует меня. Я бежал долго, сколько хватило сил. А тот, другой, все не отставал. Сумасшедшая получилась пробежка: я все думал, почему не стреляет, хочет голыми руками убить? Я бежал как заяц, сердце билось как бешеное. Вся жизнь неслась перед глазами, и надежда все таяла и таяла — сам удивился, сколько много во мне этого, и сил, и надежды. А потом вдруг как будто из меня выпили все силы. Я споткнулся и упал. Думаю, все, сейчас меня убьют. Слышу шаги, и эти шаги… Знаешь, я представил себе, как вселенские часы отбивают мои последние секунды. У меня слезы по щекам текут, не хочется умирать: не так это должно было все случиться. И тут надо мной лицо Дира, моего сослуживца. В темноте плохо видно, но ясно: взмыленное, усталое, но улыбка до ушей. И он сквозь сбившееся дыхание смеется и говорит: «Ну ты и бегун, еле догнал», — и валится на землю рядом. И тогда я понял, что он со мной сбежал. Наверное, это был самый счастливый момент в моей жизни. Мы лежали в каком-то лесу, вокруг пахнет чудесно, прохладно, но от этого только лучше, и сквозь верхушки деревьев видны звезды. Я даже расхохотался от этого, и Дир со мной.