Тот, кто так талантливо сыграл привидение, был вольным или невольным убийцей следователя Мушкина. Если он не хотел убивать его, вопросов пока нет. Или я не знаю, какой вопрос нужно задать по этому поводу. Как там говорит Боб? Чтобы достичь истины, следует задать верный вопрос. Ладно, потом на досуге подумаем насчет верного вопроса. А вот если «дух» убил Мушкина намеренно, то возникает единственно верный вопрос: зачем ему было его убивать? Он испугался, что Мушкин его разоблачит? До такой степени испугался, что не нашел ничего лучшего, чем убить несчастного следователя? Или он собирался убить его заранее, потому что Мушкин представлял для кого-то серьезную угрозу? Но угрозу следователь представлял только для Сережки Петрова, которого всеми силами намеревался подвести под статью. Тогда смерть Мушкина была выгодна Сереже. Но он не убивал. Он далеко стоял. И вообще он не собирался на крышу. Это его Мушкин потащил. А Мушкин пошел на крышу, потому что хотел выяснить, с кем я собираюсь поговорить. И что из этого следует?»

Глория абсолютно не знала, что из этого следует. По трудному предмету под названием «логика», который преподавали в старших классах гимназии, у нее всегда была твердая четверка. Она понимала, что для рассуждения и выводов ей не хватает каких-то очень важных элементов. Знать бы каких!

«А если кто-то подстроил мою встречу с «духом», для того чтобы подставить меня? — вдруг подумала она. — Кто-то знал, что Мушкин придет на крышу, собрались там его убить, а всю вину свалить на меня?» От этой мысли вновь стало тоскливо. «Но почему именно меня? Кто-то видит во мне серьезного конкурента на шоу и хочет таким образом меня убрать? Но разве я серьезный конкурент хотя бы для той же Ласточкиной? Может быть, это тот же человек, который подвел «под монастырь» Ежика? Но тогда он должен был знать, что Сережа обнаружит Веню, вернее, его труп, первым. Что-то Ежик мне говорил про это… Не про «подставу», а про то, что у него была назначена встреча с поэтом. Вот он и пришел. Кто-то знал о встрече и знал, что Ежик обнаружит труп первым. Но ведь этот «кто-то» не мог знать, что Сережа схватит пистолет, оставив на нем отпечатки пальцев, что он сразу позовет кучу народу, а не скроется по-тихому сделав вид, что и рядом с кабинетом Вени не проходил. И никто не мог знать, что я соглашусь на предложение Пампушки и Ласточкиной пойти прогуляться по крыше. Ведь могла я не поверить их рассказу и послать их подальше? Вполне могла».

Глория тяжело вздохнула и подумала, что верить в духов было бы гораздо проще — тут логика была бессильна, а стало быть — бесполезна. Она вспомнила про доказательство, которое представил ей «дух». «Допустим, что кто-то знал о том, что выпало тогда из Вениного кармана. Каким образом? Веня рассказал? Или со стороны залива за нами наблюдали? Ведь с остальных сторон нас закрывал огромный валун. Но если этот наблюдатель запомнил такую мелочь, он, наверное, из какой-то спецслужбы, не иначе. Но при чем тут спецслужба?» Глория подумала еще немного. «А если именно это доказательство существования духа было для меня приготовлено? Тогда все вроде бы объяснимо. Кто-то сидел в лодке, наблюдал за нами в бинокль и увидел, как из кармана Молочника выпал огарок свечи и носовой платок. И придумал, что именно этот факт будет доказательством существования духа. Нет, но тогда получается, что этот некто уже заранее знал, что меня нужно будет разыграть, не говоря уже о том, что он знал о предстоящем убийстве. Значит, наблюдал за нами убийца. Убийца знал, что убьет Вениамина и разыграет или «подставит» меня. Во втором случае он планировал второе убийство. И ему не важно было, кого убивать. Возможно, он сначала показался в роли духа Пампушке и Ласточкиной, чтобы не только я пришла на крышу. Потом он убил бы девчонок, а в итоге все подумали бы на меня. Но тут появился Мушкин и вполне подошел на роль жертвы».

Глория почувствовала, как у нее запылало лицо. И оттого, что ей удалось додумать мысль (она вспомнила, что такие мысли у сыщиков называются «версиями»), и оттого, что ей стало снова страшно. «Не легче ли было бы меня просто убить? Зачем такой огород городить?» После этого она уже не знала, о чем думать. Она попыталась восстановить в памяти тот день, когда они с Вениамином уединились на берегу за валуном, и он читал ей стихи, а она рассказывала ему о своей бабушке… Плавала ли тогда на горизонте лодка, она, как ни старалась, вспомнить не могла. Она пожалела, что не решилась на радикальную проверку «духа» — надо было всего лишь навсего прикоснуться к нему. А если бы он оказался живым существом, схватил бы ее и сбросил бы с крыши, как беднягу Мушкина? Нет, она правильно сделала, что не приблизилась к нему. Но зато и осталась в неведении. Ей пришло в голову, что если это был человек из плоти и крови он должен был где-то скрыться. «Ну конечно! — сказала она себе. — Нужно посмотреть, нет ли на крыше другого хода, кроме хода с лестницы. Ведь когда упал Мушкин, «дух» куда-то исчез. Словно сквозь землю провалился. То есть сквозь крышу».

Непонятная сила подняла Глорию на ноги. Она была полна решимости тотчас же бежать на крышу, чтобы проверить возможные средства укрытия для лжедухов. Но решимость ее была прервана неожиданным обстоятельством. Неподалеку от места, где она находилась, послышались приглушенные голоса. Глория юркнула в нишу, где смешно топорщился огромный бразильский кактус, оцарапала руки, но успела спрятаться как раз в тот момент, когда в холл вошли Григорий Барчук и Марфа Король.

— Я их завтра же всей командой уволю, — сказала Марфа, опускаясь как раз на ту скамеечку, где только что сидела Глория. — Почивать они, видите ли, изволят! Получая такие бабки. Господи, когда мы избавимся уже от всеобщей «совковости» и пофигизма?

— Да успокойся ты, — примиряющим тоном проговорил Барчук. — Ребята набегались, наволновались. Не каждый день тут такие истории случаются.

— Ой, только не надо, Гриша, их защищать, — недовольно произнесла Марфа. — Эти не бегали. Эти на посту сидели. Задницу отсиживать умаялись — в сон потянуло! От будочника, между прочим, алкоголем несло. Бардак! Не мудрено, что тут второе убийство происходит.

— Ты все-таки склоняешься к тому, что Мушкин не сам упал? — спросил Барчук, и в его голосе послышалась озабоченность.

— Ну, ты же сам слышал, что следователь говорил, — ответила она. — С этой крыши невозможно упасть случайно. Там ограждение очень мощное.

— Да… — вздохнул Барчук. — По-моему, этот следак потолковее первого будет. Слушать умеет, не то, что прежний, царствие ему небесное. Тот только себя слушал.

— Какая разница — толковый, бестолковый, — раздраженно проговорила Марфа. — Сумму ему большую придется отстегивать, чтобы представил дело, как несчастный случай. Завтра Джигу обрадую. Пусть раскошеливается. А то, неровен час, проект вообще приостановят. От нашей прокуратуры всего можно ожидать. Скажут: что-то нечистые дела у вас творятся, не пора ли вам лавочку закрывать.

— Угу… — бормотнул Барчук. — Но ведь так оно и есть. Ты-то сама что по этому поводу думаешь? Ты прости, что я рану бережу… бередю, но кому мешал твой Вениамин? Раньше мне не хотелось тебя об этом спрашивать.

— Кому мешал? Может быть, тебе, — нервно хохотнула Марфа. — Надоело тебе, дорогой, ходить в любовниках, захотел вдове предложение сделать. Но это я так… шутю… прости. Я сама не знаю, Гриша. Веня был непростым человеком, даром что с виду — ангел. Но вот таких врагов, чтобы пулю не пожалели на него, он точно не имел. Он вообще был любимцем публики. И здесь все ребята его любили. И «звездонавты», и съемочная группа. Я же видела. Однако Мушкин до чего-то докопался — это точно. И его убрали.