— Сережа Петров, — сказал Барчук безо всякого выражения. — Потому что Мушкин только до него докапывался.

— Ты сам-то веришь, что Сережа мог убить Вениамина? — вздохнула она. — Да еще таким профессиональным способом?

— Конечно, судя по его внешнему виду, не скажешь, что он профессиональный киллер, — рассмеялся Барчук. — Но ты вообще знаешь, как должен выглядеть профессиональный убийца? Я — нет. Но думаю, что он меньше всего должен походить на злодея.

— Да ладно, что воду в ступе толочь, — снова вздохнула Марфа. — Не наше это дело — убийц искать. Давай уже к нашим проблемам перейдем. Еще бы поспать час-другой не мешает. Чтобы завтра перед нашими гавриками не выглядеть добрыми и любящими родителями.

— А может, хватит фурию перед ними разыгрывать? — сказал Барчук. — Они уже и так поняли, что работать полезно для здоровья.

— Может, и хватит, — сказала Марфа. — Но если я резко сменю маску, это озадачит наших зрителей. Я — злыдня с начала и до конца проекта. Грубая, бессердечная, бесчувственная.

— Почему ты выбрала такую несимпатичную роль?

— Почему несимпатичную? Как известно, роли злодеек более выигрышные, чем роли добродетельных матрон. А вообще… Может быть, потому что в жизни я ужасно мягкотелая, всем все прощаю, даже подлость. Знаешь, я даже убийце Вени, наверное, прощу его злодейство. Во всяком случае, дай мне оружие и покажи убийцу, я не смогу его наказать. Ладно, проехали. Что с завтрашним днем? Кто кого будет кушать для поддержания драматического напряжения?

— Подожди… Думаешь, кто-то завтра будет способен кушать кого-то? — хмыкнул Барчук. — Во-первых, у них еще прежний шок не прошел. Представляешь, кто-то пустил слух, что в пансионате находится маньяк и намеревается расправиться со всеми нами. После Вени следует моя очередь, потом — твоя, потом возьмутся за участников.

— Слух оказался ложным, — проворчала Марфа. — Следующим за Веней оказался совершенно посторонний проекту гражданин. А кто распространил этот слух, случайно не знаешь?

— За источником всех рождающихся слухов проследить абсолютно невозможно. Фантазия у наших ребят гипертрофированная, как ты и мечтала. Творческие личности в них проклюнулись по полной программе, черт их дери!

— Тогда будем культивировать панику, — решительно проговорила Марфа. — Пусть этот слух будет озвучен в эфире. Но тогда… Тогда и гибель Мушкина следует вписать в сценарий. Взятка следаку отменяется.

— Марфа, — недовольно произнес Григорий. — Я как раз хотел тебе об этом сказать. Мне кажется, что зря ты вообще включила криминальный сюжет в сценарий. Мы можем погореть. Смешение жанров — не лучшее изобретение творческих работников.

— Почему смешение? — не согласилась она. — Это расширение горизонтов драматургии нашего проекта и вообще проектов такого рода. Понимаешь, в чем беда всех наших предшественников? Они вольно или невольно создавали или аквариум, или инкубатор, или то и другое в одном флаконе. Реальная жизнь была совершенно далека от того, что происходило внутри студии. Участники шоу находились за плотным, железным забором. Ни один звук, ни один вздох из нее не долетал в эфир. И от этого возникало впечатление полной убогости. Люди в телевизоре, молодые люди — заметь! — вели себя, как заводные куклы. Говорили неестественно, двигались неестественно, радовались, злились, ругались — все понарошку. Ты скажешь: потому что перед ними объективы были установлены? Ерунда! К объективу человек привыкает через сорок минут, если ничего не делает, и через пятнадцать, если занят делом. Это проверено опытом многих. Может быть, потому что они сами по себе были убогими, неразвитыми, глупыми? Тоже чушь — каждый человек интересен. Наши также звезд с неба не хватают. Участники проектов наших предшественников выглядели марионетками, потому что их ставили в искусственные условия. Создавали совершенно неестественные обстоятельства. Им не надо было думать о том, о чем думают люди в реальной жизни. В том числе и артисты. Ведь, кроме того, как они будут выглядеть, как будет звучать их голос, как поставят свет осветители, не собьется ли с ритма подтанцовка, они думают о массе других мелких и крупных житейских вещах. Жизнь артиста не ограничивается репетициями, общением с визажистом и концертами. Она многообразнее и объемнее. И этот объем нужно показывать. Любовь, ненависть, страх, размышления о смысле жизни… Страх не перед сценой или жюри, а перед ужасами жизни. Любви у нас полно, ненависти тоже — все это мы благополучно зафиксировали и красиво обработали. Страха нам не хватало. И работы мысли тоже. И вот появился прекрасный повод, для того чтобы они тоже проявились. Поэтому я и включила в сценарий реальное событие.

— Прекрасный повод? — ужаснулся Барчук. — Ты это серьезно говоришь?

— Можешь считать меня монстром, — грустно хмыкнула Марфа. — Конечно, наша профессия отложила на меня определенный отпечаток. Да, я прежде думаю о деле, хотя скорблю о Вене очень сильно. Но скорбь — это эмоция. Она не должна влиять на качество работы. Какой будет толк оттого, что я буду рвать на себе волосы, рыдать или беспробудно пить горькую?

— Да, конечно… — растерянно пробормотал Барчук. — Но если следовать твоим принципам, то, может быть, лучше если бы ты не скрывала своего горя от ребят, а они, глядишь, и проявили бы сочувствие. Любовь была, страх будет, давай и эту краску человеческого бытия покажем.

— Не терплю, когда меня жалеют, — резко проговорила Марфа. — Пусть я для них так и останусь бесчувственной злодейкой, которая только и думает о том, как бы всех выпихнуть из шоу.

— Как знаешь, — сказал Барчук. — И каков сценарий завтрашней экзекуции?

— Завтра я толкну речь, — сказала Марфа. — И столкну всех лбами. При этом по плану они должны готовить ансамблевые номера. То есть будут собраны в малые группы. Будет и страх, и работа мысли. И нервозность. Посмотрим, как они в таких обстоятельствах смогут работать.

— М-м-м… Сталкивать лбами, я полагаю, ты будешь классическим способом Агаты Кристи. После твоей речи все начнут подозревать друг друга.

— За что я тебя люблю, Григорий, так это за твой проницательный ум, — сказала Марфа. — Но ведь на самом деле даже самому скудоумному мыслителю понятно — преступник находится среди нас. Не было и быть не могло посторонних людей в здании, когда убили Вениамина и когда столкнули с крыши Мушкина. И как бы я ни радовалась поводу выявить у наших артистов дополнительные эмоции, по сути, нам тоже следует трястись от страха. Вдруг это действительно маньяк?

— Значит, слух о маньяке распространила ты? — воскликнул Барчук.

— Да нет, не я, — ответила Марфа. — Но мне кажется, слух этот небезоснователен. Веню не за что было убивать — это я знаю абсолютно точно. Все его финансовые дела вела я.

— Убивают не только из-за финансов, — сказал Барчук.

— Конечно. Еще за знания и поступки, — согласилась Марфа. — Вениамин ничем не интересовался и не занимался, кроме поэзии. И все время находился в поле моего зрения. Вот уже семнадцать лет.

— Ну, иногда же ты все-таки отворачивалась, — невесело рассмеялся Григорий. — В душ ходила, кофе варила…