— Ну какой же он сатанист, что за бред? — начал Гриша, но я его перебил.

— Глеб, ты не понял посыл творчества Оззи Осборна. Музыкант издевается над западным христианством, которое уже давно изменило своей сути, потому что начинает благословлять браки между геями. Глеб, тебе нравятся католики?

— Нет, конечно, их вера искажённая.

— А в песня Озборна ты слышал что-то про Православие?

— Нет.

— И за что тогда ты так ненавидишь Оззи?

Глеб задумался, потом улыбнулся и взял в руки джембе.

Через неделю мы уже ехали в Ялту на квартирник — знакомые студентки звали группу давно, и появление Глеба с джембе развязало нам руки. На остановке междугороднего троллейбуса группу ждали четверо девушек и двое молодых людей. Стоял тёплый и солнечный день, и ялтинцы сразу предложили пикник в Ущелье трёх гор — так в Ялте называли Уч-Кош. Мы пошли по тропке, усыпанной сухой хвоей, вверх, под гигантские сосны. Слева в овраге звенела речка, впереди виднелись скалы Ялтинской яйлы с остатками снега. Я шёл в кожаной косухе, с наброшенным на шею гриффиндорским шарфиком, связанным мамой моей ученицы; Гриша щеголял американской мотоциклетной курткой, а Глеб надел тельняшку Балтфлота. Мы уселись полукругом на полянке, выпили по стакану Кровавой Мэри и начали с акустического риффа «Метров»:

Если земля — это просто земля,

Если душа — это просто слова,

Если мы вышли из древних морей —

Где оправданье тому, что есть я?

Если борьба ускользающих чувств —

Только рефлексы на холод и боль,

И под одеждой скрывается зверь,

Что стоит миг между мной и тобой?

Студенткам нравилось, они пили из горла розовый мускат, передавая бутылку друг дружке, смеялись, но негромко, не мешали играть. Через пару часов, допив коктейль и вино, надышавшись хвоей, наша компания отправилась назад, в город. Желающих послушать нашу музыку нашлось человек тридцать, поэтому мы сыграли концерт прямо на Массандровском пляже. Уже почти стемнело, волны шуршали галькой, из ресторанчика пахло жареной рыбой. Студентки прихватили из общежития одеяла, и лежали, закутавшись, около нас. Горящие свечи в поллитровых банках и музыка привлекали всё больше местных — они рассаживались неподалёку, открывали вино. Росла иллюзия, что мы в советской Ялте восьмидесятых, и сейчас из темноты вынырнут БГ с Майком, подсядут к нам. Глеб был в ударе: в песне «Шесть лет в ашраме» он сыграл вначале на варгане, потом на самодельной перкуссии, сделанной из пустой бутылки, наполненной до половины галькой, а потом в песню ворвался его неистовый барабан. Гриша не отставал — все партии соло он сыграл отлично, и с бэк-вокалом не подкачал. Я чувствовал себя немного пьяным, пелось хорошо, несмотря на вечерний холод. За полночь мы, разгорячённые, румяные от водки, уже были в общажной комнате, где нас обещали разместить на ночь. У стен стояли две двухэтажные кровати, между ними — телевизор с видеомагнитофоном. Таня, одна из студенток, уже переодевшаяся в халатик, включила кассету с первой частью «Властелина колец», а потом начала нас распределять по кроватям:

— Парни, у нас вышла заминка со свободными кроватями, поэтому я могу вам постелить на полу, на матрасах. Или… вы можете спать на кроватях с нами, если хотите!

Желающих спать на полу не нашлось. Я ждал проблем с Глебом, но он молчал и глаза его сверкали. Мне помахала рукой Оля со второго яруса железной кровати, я разделся и поднялся к ней, под цветное одеяло. Курили прямо в постелях, и мы смотрели кино сквозь клубящийся дым. Девушка лежала на боку, я обнял её, а потом провёл рукой по бедру — там заканчивалась короткая маечка, и больше никакой одежды не было.

Приближались последние выходные марта, настолько тёплые, что расцвели все деревья на площади в центре села; постамент Ильича, растрескавшийся от времени, но выкрашенный свежей серебрянкой, покрывали белые лепестки. Я поджидал Дашу у памятника и курил, присев на бордюр. Солнце только взошло, осветив крышу сельсовета и верхушки елей, и лучи постепенно подбирались к огромной ушастой сове, дремавшей в кроне туи — совы много лет подряд жили на ветках хвойных деревьев, окружавших Ильича, на них никто не обращал внимание. Накануне я предложил девушке однодневный поход на Чатыр-Даг, она согласилась, и потому было очень волнительно — мы ещё ни разу не выезжали на природу вдвоём. Между тем, солнечный зайчик скользнул по голове совы, та вздрогнула, взмахнула крыльями и пропала, и в этот момент на дорожку вышла Даша — в синих джинсах и в светлой пайте, с рюкзачком за спиной. Мы забрались в маршрутную Газель и доехали до вокзала, где пересели в троллейбус номер 51 «Симферополь — Алушта». Начали подъём с Ангарского перевала — сначала шли через ещё голый буковый лес, мимо Кутузовского озера, на дальнем берегу которого горел костёр и женщина в вязаном свитере приветливо махала нам руками; потом вышли по каменистой тропинке на вершину Ангар-Бурун, с которой открылось громадное нижнее плато, испещрённое карстовыми воронками. Когда мы поднимались по сыпучим острым камням, я взял Дашу за руку, и девушка посмотрела на меня с улыбкой. Я рассказывал ей про горы, называя диковинные татарские топонимы. Прямо перед нами высились Демерджи-яйлы, Северная и Южная. За ними, на востоке — бескрайняя Караби, а немного правее виднелся в дымке мыс Меганом, похожий на хрестоматийного удава, проглотившего слона. На юге — Алушта. На западе, частично скрытый от нас вершиной Эклизи-Бурун, находился Крымский природный заповедник: могучая Бабуган-яйла манила ещё не растаявшим снегом. На севере — Симферополь, из которого мы тайно сбежали: двадцатипятилетний учитель и семнадцатилетняя ученица. Постояв над Холодным кулуаром, по вертикальной тропке которого отчаянно ползли вверх пятеро туристов, мы начали спускаться на нижнее плато, и, войдя в его можжевеловое море, свернули с тропинки в огромную карстовую воронку, заросшую буками. Здесь нам никто не мог помешать — туристы держались тропы, опасаясь провалиться в карстовые щели, которые попадались здесь на каждом шагу. Я достал из рюкзака бутылку черного Мускателя и две железные кружки, бутерброды с колбасой и сыром, плитку шоколада Свiточ и мандарины. У Даши обнаружился запечённый